К концу совещания Кейтель представлял Гитлеру на подпись различные документы. По большей части то были вызывавшие насмешки и опасения «директивы прикрытия», то есть приказы, избавлявшие самого Кейтеля или кого-то другого от возможных упреков Гитлера. Тогда я называл эту процедуру вопиющим злоупотреблением подписью Гитлера, поскольку таким образом несовместимым планам придавалась форма приказов, создававших неразбериху и неразрешимые противоречия.

Из-за сосредоточения столь большого количества людей в относительно маленьком пространстве в помещении становилось душно, что быстро утомляло и меня, и многих других. Хотя была установлена вентиляционная система, Гитлер полагал, что она создает «избыточное давление», вызывающее головные боли и головокружение. Поэтому вентиляцию включали лишь до и после оперативного совещания. В самую хорошую погоду окно обычно оставалось закрытым, и даже днем шторы не раздвигали. Из-за всего этого воздух всегда был спертым.

Я предполагал, что на совещаниях царит уважительная тишина, и был удивлен тем, что свободные от доклада офицеры непринужденно, правда, негромко разговаривают друг с другом. Частенько, не обращая внимания на присутствие Гитлера, офицеры усаживались на стулья в глубине комнаты. Постоянный шумовой фон нервировал меня, но Гитлер раздражался, если только посторонние разговоры становились слишком громкими и возбужденными. В таких случаях он неодобрительно поднимал голову, и шум тут же стихал.

Примерно с осени 1942 года стало почти невозможно возражать Гитлеру по важным вопросам, разве что очень осмотрительно. Правда, Гитлер еще терпел возражения со стороны редких посетителей Ставки, но ни в коем случае не от своего постоянного окружения. Когда же он сам пытался убедить кого-то в своей правоте, то прибегал к пространным, общим рассуждениям, не давая оппоненту возможности вставить хоть слово. Если противоположное мнение высказывалось в ходе обсуждения, Гитлер обычно ловко обходил спорный момент, откладывая разъяснения до следующего совещания. Он полагал, что командующие стесняются отказываться от своей точки зрения перед лицом подчиненных, а может, ожидал, что его величие и убежденность лучше сработают в разговоре тет-а-тет. Однако его чары вряд ли распространялись по телефонным проводам, и, вероятно, поэтому он испытывал стойкую неприязнь к ведению важных переговоров по телефону.

Поздно вечером проводилось еще одно оперативное совещание, на котором один из младших офицеров Генерального штаба ОКХ наедине докладывал Гитлеру об изменениях на фронтах за последние несколько часов. Если мне предстояло ужинать с Гитлером, то он иногда брал меня с собой. Несомненно, на этих вечерних совещаниях Гитлер чувствовал себя гораздо непринужденнее, к чему располагала неформальная обстановка.

Безусловно, большую часть вины за то, что Гитлер все больше верил в свои сверхъестественные способности, следует возложить на его ближайшее окружение. Эту игру затеял еще фельдмаршал Бломберг, первый и последний военный министр, обожавший превозносить непревзойденный стратегический талант Гитлера. Даже более сдержанный и скромный человек, на которого постоянно обрушивается поток восхвалений, может потерять всякую способность к самокритике.

В полном соответствии со своей природой Гитлер предпочитал искать совета у тех, кто видел ситуацию еще более оптимистично и заблуждался еще больше, чем он сам. И таким советчиком часто оказывался Кейтель. Когда большинство офицеров реагировало на решения Гитлера многозначительным молчанием, именно Кейтель спешил высказаться в поддержку шефа. Постоянно находясь рядом с Гитлером, Кейтель полностью подпал под его влияние. Из честного, уважаемого генерала он превратился в подобострастного льстеца, начисто лишенного интуиции. В сущности, Кейтель ненавидел собственную слабость, но безнадежность любых споров с Гитлером в конце концов довела его до того, что он даже не пытался сформулировать собственное мнение. Правда, если бы он попытался возражать и упорно настаивать на своей точке зрения, его просто заменили бы другим «кейтелем».

В 1943–1944 годах, когда Шмундт, главный адъютант фюрера и (с сентября 1944 года) начальник управления личного состава главного командования сухопутных войск, попытался вместе со своими сторонниками заменить Кейтеля гораздо более волевым фельдмаршалом Кессельрингом, Гитлер заявил, что не может обойтись без Кейтеля, поскольку он ему «предан как собака». Вероятно, именно такие люди были необходимы Гитлеру, и Кейтель идеально соответствовал представлениям Гитлера о ближайшем окружении.

Генерал Йодль редко открыто возражал Гитлеру, он действовал дипломатично: обычно не выражал свое мнение сразу, обходя таким образом щекотливые вопросы, но позже пытался убедить Гитлера уступить или даже полностью изменить уже принятое решение. Иногда его суждения относительно Гитлера показывали, что он сохранил способность беспристрастной оценки фюрера.

Подчиненные Кейтеля, такие, как, например, его заместитель генерал Барлимонт, вели себя не смелее своего начальника, ибо Кейтель никогда не защищал их от гнева Гитлера. Правда, время от времени они пытались исправить очевидно абсурдные приказы, добавив в них без ведома Гитлера мелкие оговорки. Подчиняясь человеку, столь покорному и нерешительному, как Кейтель, штабистам ОКВ часто приходилось выискивать самые невероятные окольные пути для достижения своих целей.

Покорность генералов, возможно, отчасти объяснялась их постоянной усталостью. Рабочий распорядок Гитлера совершенно не совпадал с нормальным распорядком штаба Верховного главнокомандования. В результате генералам редко удавалось выспаться. Их физическое перенапряжение в течение длительного времени, вероятно, влияло на ход событий гораздо сильнее, чем принято полагать. И при неформальном общении Кейтель и Йодль производили впечатление измученных, выдохшихся людей. Чтобы влить свежую кровь в окружение фюрера, я надеялся ввести в Ставку – кроме Фромма – своего друга фельдмаршала Мильха. Я стал брать его с собой в Ставку, якобы для отчетов о деятельности управления централизованного планирования. Несколько раз все прошло хорошо, и Мильх добился одобрения своей программы по выпуску истребителей вместо запланированной серии тяжелых бомбардировщиков, как вдруг Геринг запретил ему посещать Ставку.

В конце 1942 года и Геринг казался изнуренным. Я обратил на это внимание, когда сидел с ним в павильоне, построенном на территории Ставки специально для его кратких визитов и обставленном гораздо шикарнее скромного бункера Гитлера. Неожиданно Геринг уныло произнес: «Нам повезет, если Германия после войны сможет сохраниться в границах 1933 года». Он тут же спохватился и попытался смягчить свое замечание банальными выражениями уверенности в нашей победе, но у меня сложилось впечатление, что это пустые слова и он предчувствует приближение катастрофы.

Прибыв в Ставку фюрера, Геринг обычно удалялся на несколько минут в свой павильон, а генерал Боденшатц, его офицер связи при Гитлере, покидал оперативное совещание, чтобы, как мы предполагали, подробно осведомить шефа о спорных вопросах. Пятнадцать минут спустя Геринг являлся на совещание и с энтузиазмом поддерживал именно то мнение, которое Гитлер хотел навязать генералам. Гитлер обводил взглядом присутствующих и говорил: «Вот видите, рейхсмаршал придерживается того же мнения, что и я».