репродукций тоже – силуэт Христа, стоящего в тени, в полумраке помещения. Контрасты света и тени – это мне было и интересно, и впечатляло эмоционально. А о чем они там говорили, да и было ли это вообще, долгие годы мне было как-то все равно.

Потом был М. А. Булгаков, «Мастер и  Маргарита», где я – вместе с миллионами советских читателей, никогда не читавших Евангелия,  – прочитал вот такой ответ персонажа романа по имени Иешуа: «Истина, прежде всего, в том, что у тебя болит голова, и болит так сильно, что ты малодушно помышляешь о смерти. Ты не только не в силах говорить со мной, но тебе трудно даже глядеть на меня. И сейчас я невольно являюсь твоим палачом, что меня огорчает. Ты не можешь даже и думать о чем-нибудь и мечтаешь только о том, чтобы пришла твоя собака, единственное, по-видимому, существо, к которому ты привязан. Но мучения твои сейчас кончатся, голова пройдет».

Мне такой ответ понравился: совершенно материалистичная, трезвая реакция без всяких там религиозных фигли-мигли. А вопрос Пилата: «Что есть истина?»  – выглядел как высосанный из пальца вопрос дурака, пытающегося выглядеть умно. Потому что нет ничего мудрёного в этом вопросе: истинно то, что не ложно, и всё тут. Если высказывание соответствует действительности, оно истинно, если не соответствует – ложно. Вот и всё, и с этим знанием жить не просто можно, а даже вполне комфортно. Если еще добавить, что «практика – критерий истины», то картина приобретает завершенность.

Ну, а потом… Потом жизнь текла, наполнялась событиями и размышлениями, эмоциями и чувствами. Нет, вопрос «Что есть истина?» передо мной не вставал. Просто однажды захотелось понять: а  что же их мучало-то, о чем был разговор-то? Ну не просто же так и этот вопрос, и этот эпизод из жизни Христа стали такими важными?

Да, не просто так… Как не «просто так» существуют вероучения, прежде всего – иудаизм и христианство. Вне вероучений вопрос «Что есть истина?» сводится к проблеме логики – хотя бы в том виде, как я сформулировал выше, сопоставляя «истинное» и «ложное». При этом сверх того остается большое пространство для рассуждений о том, что значит «соответствовать действительности» и  каковы особенности применения правила «практика критерий истины». Это не только большое, но и весьма живое пространство науки и философии. Оставаться в этом пространстве, как я уже сказал, весьма комфортно.

А вот в пространстве вероучений достичь комфорта – и интеллектуального, и эмоционального – сложнее. Сам вопрос об «истине» вырывает вас из пространства логического и формирует неясное недоумение, неопределенный дискомфорт. Предположение о том, что «истина»  – то ли некий таинственный объект, то ли какое-то высказывание, то ли некий секрет, который… Который – непонятно что: то ли надо стремиться его узнать, то ли надо, наоборот, осознать, что «секрет есть секрет»…

Жизнь каждой религии есть борьба за выживание своего вероучения среди прочих учений. Поэтому в христианстве «истиной» считается, собственно, сам Иисус Христос. «Аз есмь путь, и истина, и жизнь»,  – говорит Иисус. То есть в христианстве, во-первых, утверждается, что есть нечто, являющееся «Истиной». И истина эта – одна, и ее следует искать, к ней стремиться. В стремлении к ней – смысл жизни. На вопрос «Что есть Истина?» имеется ответ: это образ бытия Божия воплощенный в личности Христа. Важно и последующее расширение понятия истины: церковь Христа есть «столп и утверждение истины», и что, наконец, в православии содержится «вся полнота истины».

Вопрос Пилата не об этом, но он в те времена не мог бы быть ни праздным, ни глупым. Речь могла бы идти о сравнительном анализе разных вероучений. Христианства тогда еще не было (но был живой Христос), были «язычество» Пилата и иудаизм, представителем которого и одновременно критиком являлся Иисус. А в иудаизме, который, разумеется, задолго до появления Иисуса Христа, сформировал понятие «истины», утверждается, что истина – это заповеди, которые Бог дал людям через Моисея. То есть истина в иудаизме – это правила, идеи, а не «кто-то». Поэтому претензии Иисуса на особый, «божественный» статус были неприемлемым выпадом против основ иудейского вероучения. Но вряд ли Понтия Пилата интересовали эти внутриеврейские философско-религиозные разногласия. Не в этот спор он встревал, задавая свой вопрос Христу. Он вообще ни в какой спор не встревал, а бросил риторический вопрос, вовсе не ожидая никакого ответа. Причем открыто не стал его дожидаться: развернулся и ушел.

Так – в  Евангелии. Иначе – у  Булгакова. Булгаковский Иешуа отвечает, а булгаковский Пилат слушает. Иешуа не просто в своем ответе редуцирует высокий смысл вопроса до уровня бытового, а ясно показывает непричастность Пилата к сокровенному смыслу проблемы, он понимает, что Пилат просто отмахивается от умствования, и  Иешуа подхватывает эту игру.

А что имел в виду сам Иисус, когда говорил «Аз есмь путь, и истина, и жизнь?» Он ведь не создавал христианство, он оставался иудеем, но вносил в иудаизм нечто революционно новое: не тексты и их толкования есть истина, а живой Бог-Отец и он – Его сын! Это, разумеется, радикальная, революционная позиция, подрывавшая основы не столько иудаизма, сколько церкви. И первосвященники это ясно понимали и потому требовали у  Пилата казни человека, разрушающего их церковную организацию. Слова и дела Иисуса следует признать протестантскими и антиклерикальными: верить Богу и  Сыну Божьему – достаточно! Пафос и смысл, наполнившие этот сюжет в последующие века, состоят в том, что не правила и идеи есть истина и не через них может прийти «спасение»  – важнейшая концепция христианства,  – а через веру в спасительную личность Иисуса Христа.

А если все это знать, да еще во все это верить, тогда… Тогда картина Николая Ге, осознаваемая в христианском контексте, не пробуждает уже более или менее трепетное созерцание световых и цветовых контрастов и даже не восприятие эмоционально наполненных образов персонажей, а вызывает чувство ужаса, непоправимой трагедии человека, который разговаривал с  Сыном Божьим, но не понял этого, не осознал, не ощутил и не воспользовался уникальной возможностью спасения и обретения жизни вечной и благой. 

История  

(См. также Память.) История – это не то, что было в действительности, а то, что мы об этом рассказываем. Я эту мысль сформулировал еще и так: история – это собрание историй. Тем самым я выношу за скобки вопрос о достоверности этих историй, о подлинности происходивших событий, об их причинах и следствиях. То есть я «выношу за скобки» содержание того, что называется «исторической наукой», отказывая ей в