на прыгуна в пылающей короне: он уже перегнулся через планку, отпустил шест – и в его светлом образе появилось блаженное бессилие сдавшегося невесомости тела. Да, он падал, но это падение было свободой – и одновременно великолепным отказом от себя прошлого, от того героя, что взмыл над землей, чтобы достичь высшей точки… Прекрасный Гольденштерн возвращался.

Кукуратор вздохнул.

Все-таки как странен мир, подумал он, как противоречив… Я восхищаюсь Прекрасным, хочу подняться на ту же ступень, мечтаю об этом всю баночную жизнь… хоть и понимаю, что вряд ли выйдет. Но молиться хожу в келью, к старому нашему богу, для которого Гольденштерн – то ли черт, то ли прелесть. Попы еще не определились.

А есть ли у старого бога сила? Если бы он пожелал, мы видели бы его в славе ежеминутно, как видим Прекрасного. Почему он не захотел, если он благ? Ведь одного вида его хватило бы, чтобы удержать мятущуюся душу от греха и падения… Как мы называем отца, который спрятался от семьи и оставил детей на произвол судьбы, открыв их всем веяниям зла? Не таков ли наш создатель? Или мы не понимаем, кто наш создатель на самом деле – и зачем мы ему?

Кукуратор склонился к костру и пошевелил веткой в уже образовавшихся углях. Сейчас бы картошечки зажарить… Он положил ветку, поискал рукой в траве и почти сразу нашел несколько крупных картофелин. Одна была с гнильцой, и кукуратор бросил ее в сторону. Хорошо работают…

Мне ведь Господь советы дает, подумал он с раскаянием. А я в нем сомневаюсь… Но точно ли это Господь? Шифровальщики говорят, у них связь с горним на случайных числах, в которые Господь незримо вмешивается. Японский алгоритм, только молитвы наши. А почему Господь нам самим такого алгоритма не послал? Нет, сомневаться нельзя. Это слабость… Или сила? Как тогда понять, где сила, если ни в чем не сомневаться?

Кукуратор закинул картошку в костер. Надо будет принять под нее водочки, решил он. Отметить испытания.

Над садом разнесся зуммер. Рядом с костром появились Врата Спецсвязи. Вызывал Судоплатонов. Кукуратор встал с бревна – и, обрастая на ходу серым френчем, шагнул в комнату совещаний. Следуем протоколу. Не расслабляемся ни на миг.

Генерал Судоплатонов зажмурился от света и птичьих трелей, ворвавшихся в комнату, а когда стена закрылась, отдал честь. Кукуратор ответил тем же и рефлекторно покосился на новую картину, к которой не успел еще привыкнуть.

Полотно повесили взамен вольного «OBEY», и кукуратор лично прочел художественно-политическое обоснование: заявка на общемировую культурную преемственность, бесстрашное «нет» атеизму и клерикализму, демонстрация либерального широкомыслия, консервативного традиционализма и так далее.

Картина изображала двух седых негров в кожаной гей-упряжи, насилующих перепуганного змея под сенью цветущей яблони. Шедевр среднего гипса, работа американского мастера времен «cancel culture»[6].

Как и за любым настоящим искусством, за картиной крылась человеческая трагедия, которую объясняла прикрученная к стене бронзовая табличка.

Это была отчаянная попытка творца встать вровень с эпохой. Но, несмотря на идеологически безупречное содержание полотна, художника «отменили» из-за того, что он был белым цисгендером и не мог знать, каково это на самом деле – содомизировать древнего змея в раю, будучи двумя пожилыми африкано-американцами. Что с позиций современной общественной морали было, конечно, смехотворным обвинением: знать подобное мог только утренний Гольденштерн.

Но для кукуратора важным было не это. Глянув раз на цветущую яблоню, он сразу узнал свой Сад и одобрил полотно. Если не опускать глаза, можно было найти свой уголочек неба даже в этом опусе. Конечно, то же «Вольное сердце», только вид сбоку – но чего еще ждать от криптолибералов в дизайн-бюро?

Кукуратор увидел, что Судоплатонов тоже смотрит на картину. В глазах генерала читалось сомнение.

– Все не привыкну никак, – сказал кукуратор.

– Я тоже, – ответил Судоплатонов.

– Докладывайте, генерал. Какие новости?

– Новостей две. Первая скорее комичная. У шейха Ахмада инсульт от ваших яблок. Был неделю назад, сейчас только узнали.

Кукуратор покачал головой.

– Как раз про него думал. В смысле, про инсульт. Как это случилось?

– Вы послали ему лукошко. Ну он и поделился со своими шахидками. Похоже, за недотрах его сильно избили. И на этом вот фоне…

– Серьезная проблема?

– Нет. Кора не пострадала. Зарастят сосуд, и все будет в норме.

– Ага, – усмехнулся кукуратор, – а я-то думаю, чего он гадит по мелочам. Слышали про диверсию на спецпоезде? Он что, злобу затаил?

– Нет, бро, это не он.

– Точно?

– Я с ним уже говорил. Ахмад на нас вообще не грешит. Он полагает, что его инсульт – это предупреждение «Открытого Мозга» из-за картельного сговора. Ну, по поводу рекламных тарифов.

– Очень может быть, – кивнул кукуратор. – Я бы в первую очередь тоже на них подумал. А почему тогда атака на наш поезд?

– Я спрашивал. Ахмад про нее даже не знает. Говорит, это вообще не его люди и не его методы. Похоже, не врет – взрывчатки не было. Ни поясов, ни мин. Ахмад, как вы знаете, умеет пускать поезда под откос.

– А кто тогда?

Судоплатонов пожал плечами.

– Пусть выяснит Шкуро. Проект вел он.

Кукуратор вздохнул.

– Не люблю, когда в уравнениях много неизвестных… Открою секрет – я и в университете поэтому не доучился… А вторая новость?

– Ваш приказ выполнен, – ответил Судоплатонов. – Мы проникли в симуляцию Прекрасного.

– Святотатство, – всплеснул руками кукуратор. – Натуральное святотатство. Надеюсь, оно того стоило. С этого и надо было начинать. Рассказывайте скорее.

– По-скорому не получится, – улыбнулся Судоплатонов. – Там все сложно. Много непонятного.

– Тогда не торопитесь. Итак?

Судоплатонов сотворил стакан воды и неспешно ее выпил.

– Как вы знаете, бро, – сказал он, – баночная мифология утверждает, что в восходах и закатах Гольденштерна манифестируется его личная религия. И мы действительно наблюдаем нечто величественное и необычное. Нет оснований сомневаться, что Прекрасный до сих пор находится внутри симуляции. Но сама симуляция… Это нечто очень странное. В некоторых аспектах почти неописуемое.

– Постарайтесь объяснить.

– Ротируется один и тот же базовый сценарий. Скрипт начинается с просмотра записи реального имплант-фида с нулевого таера. Выбор происходит по неясному принципу. Возможно, просто наугад. Боливийский крестьянин, французский имам, американская велфердюдесса, московская лицеистка, африканский лоер – это может быть кто угодно, система не прослеживается. Нельзя сказать, что это обязательно приятный опыт – часто он травматичен. Прекрасный проживает жизнь этого человека и сталкивается со всеми ее невзгодами. Он не помнит, кто он на самом деле, поэтому на этой фазе Гольденштерна правильно называть субъектом симуляции. В субъективном хронометраже этот отрезок может занимать до нескольких десятков лет. В реальном баночном времени на это уходят поздний вечер после