условного рефлекса. Нервная система помнит, каким образом и как часто она реагировала на определенный стимул» [Schneck 2006: 104–105]. Нет оснований полагать, что солдаты на фронте хотели слушать песни, а не марши или призывы бить фашистов просто потому, что они и без того помнили, чем тут занимаются, и не нуждались в напоминаниях. По всей видимости, физиологический эффект маршей и бравурных мелодий дополнительно стимулировал те биологические системы, которые и без того функционировали с перегрузкой, и сильнее закручивал спираль страха, создавая угрозу для выживания. Солдаты неосознанно чувствовали, что подобные произведения не оказывают благотворного действия ни на тело, ни на душу.

Таким образом, когда бригада артистов давала концерт, музыка воздействовала на слушателей благодаря различным своим составляющим. Солдаты после боя страдали от перенапряжения, боли, усталости. Музыка лирическая, успокаивающая, подчас легкомысленная переводила их в противоположное состояние, снимая стресс и страх. Люди просто плакали или смеялись и не осознавали при этом, что их организм оздоравливается, приходит в равновесие, восстанавливает иммунитет. Болл отмечает, что «музыка может влиять на иммунную систему, усиливая выработку белков, которые борются с микробными инфекциями» [Ball 2010: 245]. Когда после войны человек слышал эти песни, включалась «память тела», и оно реагировало теми же физиологическими изменениями, которые в свое время положительно влияли на самочувствие и воспринимались как сигнал того, что «стало лучше», в результате чего связь с песней подкреплялась вновь и вновь.

Рассматривая воздействие военных песен с физиологической точки зрения, необходимо сделать два уточнения. Во-первых, Шнек и Бергер указывают, что разные люди по-разному реагируют на разные составляющие музыки: «Организм конкретного человека способен распознать в музыке свой уникальный электромагнитный паттерн – музыкальный отпечаток ДНК, если хотите… Есть личности до-мажорные, а есть ля-минорные» [Schneck 2006: 125]. Люди характеризуются персональными предпочтениями и даже физиологически обусловленными реакциями. Согласно Левитину, они «выбирают различную громкость – низкую, среднюю – в зависимости от различных причин, а высота звука может зависеть буквально от особенностей уха. Психологические ассоциации также могут приводить к тому, что человеку приятен или неприятен тот или иной инструмент, звук и т. д.» [Levitin 2006: 235]. Подобная непредсказуемость затрудняет возможность точной интерпретации того, что происходит с человеком под воздействием музыки. В одной и той же аудитории у одних слушателей реакция может быть более положительной, у других – менее. Этим обстоятельством прекрасно объясняется несовпадение точек зрения на музыку и ее функцию во время войны. Так, один мужчина в 1991 году во время празднования Дня Победы в Парке Горького не колеблясь заявил: «Не было никакой музыки во время войны; худо было так, что уж тут не до музыки». У него сформировались свои ассоциации с музыкой. Возможно, он был слишком травмирован, чтобы реагировать на нее положительно, поэтому ему кажется, что музыки не было. А возможно, в той части, где он служил, музыка звучала редко (Анонимный ветеран, интервью, 09.05.1991. Аудиозапись в собственности автора). Противоположной крайностью является точка зрения Евы Бобровой и ее дочери Лены, о которых говорилось выше: они верили, что выжили во время блокады Ленинграда только благодаря песням Ирмы Яунзем. В их восприятии именно музыка подарила им жизнь. Мнения большинства людей размещаются между этими двумя крайностями, признавая наличие музыки во время войны и приписывая ей некий положительный эффект.

Серия экспериментов показала, что испытуемые после прослушивания музыки, которая им нравится, более охотно выполняют неприятные задания, чем без прослушивания музыки. После прослушивания музыки, которая испытуемым не нравится, вызывает грусть или раздражение, задание выполняется хуже [Ball 2010:251]. В другом исследовании установлено, что приятная музыка приводит в состояние легкого возбуждения: происходит эмоциональная и физическая стимуляция центров удовольствия в мозге, что вызывает у слушателя улучшение настроения [Storr 1992: 24–28; Ball 2010: 282]. Конечно, степень восприимчивости слушателей, индивидуальная реакция на любое музыкальное произведение будут варьироваться, но, если в целом человек получил удовольствие от музыки и наслаждался ею, он уйдет с концерта обновленным, у него улучшится настроение и, возможно, повысится отдача на боевом или трудовом фронте. Во время войны, когда напряжение было высоким, порог для получения удовольствия был довольно низким. Для того чтобы испытать удовольствие, как правило, достаточно было просто посидеть, отдохнуть, поплакать, помечтать, отвлечься даже на короткое время.

Вторая трудность связана с невозможностью реконструировать стимул и его воздействие. Если музыка способна выступать как врач, если можно человеку прописать «дозу» музыки и проверить его реакцию, то воссоздать точное звучание историк никогда не сможет. Была ли в ансамбле солистка-сопрано, использовались ли ударные инструменты, в какой октаве играли? Нет никакого способа оценить реальный эффект, который произвела музыка.

Исследователи музыки открыто признают, что необходимо проделать большую работу, чтобы полностью понять связь между музыкой, телом и разумом. Однако кажется вполне убедительным, что феномен телесного воздействия нужно принимать во внимание по крайней мере в случае поколения, пережившего войну, когда мы пытаемся понять факторы, которые привели к сохранению песни после войны.

Послевоенные образы свободы

После того как победа был достигнута, война в разные эпохи изображалась по-разному. В своей книге Тумаркин рассматривает эти изменения и пытается понять те тенденции, взгляды и символы, которые стоят за ними. Песня обычно находится за рамками рассмотрения. Один эпизод обращает на себя особое внимание. Хотя знамя, водруженное над Рейхстагом, сохранилось и стало «священной реликвией», символизирующей полный и окончательный разгром фашизма, нигде не упоминается о любимой и самой известной советской певице, которая в ознаменование победы выступала на ступенях Рейхстага под этим знаменем. Лидия Русланова, любимица армии, прибыла в Берлин, где исполняла русские народные песни в честь победы. Возможно, ее имя исчезло из-за того, что она стала жертвой послевоенных сталинских чисток в окружении маршала Жукова. В 1947 году Русланова была арестована и провела пять лет во Владимирской тюрьме за антисоветскую пропаганду – что похоже на насмешку, учитывая содержание ее концерта в Берлине. Выразить протест против ареста она могла только одним способом – прекратить петь, хотя отдала все, что получила во время войны (Житие одной песенницы // Говорит и показывает Москва. 1990. № 43. Окт.). Несмотря на то, что Русланова была реабилитирована и возобновила концертную деятельность, из числа культовых фигур ее исключили, когда изменился стиль торжественных празднований годовщин войны.

Забвение также может носить преднамеренный характер. Лучшие песни военных лет символизировали то, что в культе войны воскрешать не хотели. У историка Михаила Гефтера сохранились письма с фронта, которые, как он считал, никогда не будут опубликованы. «Эти письма были слишком личными и лирическими, – объяснял он. – А нашим