Положив трубку на рычаг, Щукин какое-то время неподвижно сидел в кресле, уставившись в одну точку. Он был рад тому, что наивный и честный Микки вернулся живым и невредимым. Но как он смог избежать Чека? В чудеса Щукин не верил.

…Не мог знать полковник, что вести, с которыми спешил в Севастополь граф Уваров, впрямую касаются его.

С первыми лучами выплывающего прямо из моря солнца под звонкий, по-утреннему чистый бой склянок просыпался Севастополь…

Красильников, сойдя с поезда, топал по Корабельной улице. Чернеющие на рейде корабли магнитом притягивали его взгляд.

– Команде вставать! – донеслось с тральщика, пришвартованного неподалеку.

Значит, шесть утра… Красильников знал, что будет дальше. Через пятнадцать минут прозвучит команда: «На молитву!» На шканцах по левому борту выстроятся двойной шеренгой заспанные матросы. «О-о-отче на-а-а-аш, иже еси-и…» – польется над водой хор охрипших матросских голосов. Потом, когда закончится утренняя приборка, засвистят боцманские дудки, заиграют горнисты и пронесутся над притихшими бухтами команды: «На флаг и гюйс – смирно!», опять вдоль борта вытянутся во фронт матросы: единым порывом смахнут они бескозырки, и медленно, торжественно поплывут над их головами к верхушкам мачт перекрещенные голубой андреевской лентой флаги…

Сколько раз это было в его жизни! Флот с детства остался его любовью. Но что поделаешь, если жизнь бросила его на берег и крепко-накрепко, словно якорными цепями, привязала к суше…

На Корабельной стороне Красильников, подойдя к дому, в котором когда-то, отправляясь в дальний путь, оставил Наташу, глянул по сторонам и только потом постучал в запертую дверь. Долго никто не отзывался, затем прозвучал Наташин голос:

– Кто там?

– Я, Наташа! Красильников!

– Кто-о?! – Она распахнула дверь, всмотрелась в его заросшее, усталое лицо и тихо, горько заплакала, будто не веря в реальность происходящего.

– Я же уверена была, после того как Слащов назвал вас преступником, изменником Родины, что больше мы не увидимся! – сквозь слезы сказала Наташа.

– Ты виделась со Слащовым? – не поверил Красильников. – Это ж когда и по какому поводу?

– Когда записку от вас получила из лагеря. И поехала с подругой к нему в Джанкой, чтобы вам как-то помочь…

С трудом успокоив ее и заставив рассказать обо всем подробно, Красильников задумчиво покачал головой:

– Теперь понятно, почему мне такой дикий случай выпал – покинуть лагерь не вперед ногами, а как раз на своих двоих! – он обнял Наташу, растроганно сказал: – Милая ты, моя, хорошая! Уж не знаю, какую ты шестеренку в генеральской башке задела, чем ему, самодуру, потрафила, а только не видать бы мне свободы без этой твоей поездки в Джанкой… Я потом тебе все в самом подробном виде о себе доложу. А сначала давай о том, что поважней моего будет, о ваших делах: что с Павлом? кого из товарищей дорогих потеряли мы?

– Подпольщиков Седова и Мещерникова больше нет, – тихо сказала Наташа. – И людей их тоже нет. Были схвачены и казнены почти все, кто участвовал в угоне бронепоезда и нападении на крепость. Уцелел Василий Воробьев, да и то потому, что позже других в Севастополь вернулся и не к кому-то, а на маяк пошел… – Под тяжелым взглядом Красильникова Наташа съежилась и уже совсем тихо добавила: – А Павел долго болел: тиф, потом – возвратный… Его должны были судить, но не знаю…

– Так… – недобро сказал Красильников. – Куда ни кинь, все оверкиль.

– Что? – не поняла Наташа.

– А-а, это когда корабль опрокидывается. Как вот у нас… Значит, этот старый ворчун – смотритель маяка уцелел? И Юра при нем?

– Да, – кивнула Наташа, – к счастью. Они с Федором Петровичем сдружились.

Красильников свернул «козью ножку», прикурил.

– Значит, из всего-то нашего воинства осталось, что ты да я, да Федор Петрович с Юрой, да Воробьев Василий… И по трезвому разумению вроде как самое время поднять нам теперь лапки кверху, сидеть, и не дрыгаться, и ждать, когда наши Крым возьмут… Нет, шалишь! – Он скрипнул зубами, рассек добела сжатым кулаком воздух перед собой. – Мы еще не все свои песни пропели!.. – Тяжело перевел дух, слабо улыбнулся Наташе. – Никак напугал тебя? Не боись, Семен Красильников пока в своем уме. И не так нас, может, мало, как думается. Дали мне в Симферополе один адресочек, завтра же загляну по нему – надеюсь, больше нас станет. Можно б и сегодня, но хочу сперва на маяке побывать…

– Есть еще один человек, – поторопилась сказать в свою очередь Наташа. – Наш с Павлом друг детства, Митя Ставраки.

– Совсем хорошо! – обрадовался Красильников. – Обязательно с ним познакомишь. А сейчас вот что. Надо нам о Павле Андреиче все как есть разузнать. Потому хорошо б тебе прямо сейчас домой к надзирателю Матвею Задаче сходить – условьтесь, где бы мы с ним могли встретиться…

Наташа вернулась скоро. Матвей видеться с Красильниковым не захотел, передал, что Кольцова военный трибунал уже приговорил к расстрелу и теперь никто не сможет вмешаться в его судьбу.

…Юра так обрадовался внезапному появлению на маяке Красильникова, что даже по-детски радостно ойкнул, прижался к широкой груди Семена Алексеевича и надолго застыл.

Едва вошли в дом, навстречу Красильникову шагнул Воробьев и так его обнял, что тот взмолился:

– Потише, медведь чертов!

Появился и старик-смотритель с неразлучной трубочкой-носогрейкой в зубах.

– Ишь ты, пришел все-таки! – хмуря брови, проворчал он. – Не очень, правда, ты торопился, ну да ладно… Садись, рассказывай. А после начнем совет держать.

Татищев, затянутый в форму гвардейского полковника, сидел за тяжелым, мореного дуба, письменным столом. На диване у стены расположился полковник Щукин.

– Куда вы поместили Уварова? – спросил Татищев.

– Пока – на Екатерининскую. В камеру.

– Не так следовало бы его встретить. Николай Григорьевич, вы и в самом деле его в чем-то подозреваете?

Щукин неопределенно усмехнулся:

– Я не верю, что люди Дзержинского не попытались завербовать Уварова, а в своем объяснении, – полковник ткнул пальцем в листы бумаги, – он рассказывает какие-то паточно-сладенькие умилительные сказочки.

Татищев задумчиво опустил голову, с неприкрытой иронией произнес:

– Граф Уваров – агент Чека! Вряд ли в это кто-либо поверит. Гвардейский офицер, титулованный аристократ, его родные – граф и графиня Уваровы – в Лондоне. Приняты королем. Огромное состояние в английских банках…

– Этим вы ничего не объяснили. Наоборот. Блестящие перспективы, которые вы перечислили, как раз и могут вызвать непомерную жажду жизни. Уваров молод, его легко соблазнить ценой жизни. Вы что, не допускаете такую возможность?