Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Сожалею о вашей участи, — отозвался староста, — но что же, когда вас невозможно переубедить.
— Да, невозможно! — повторил решительно Кордецкий. — Хотим показать пример служителям алтаря и сынам нашей родины и готовы умереть за веру, отечество и короля.
— Миллер дал клятвенное обещание взять Ченстохов.
— Мы же принесли клятву защищать его до последней капли крови, все присягнули именем Божиим.
— А знаете ли вы, что Миллер пригласил новых рабочих и минами вас взорвет?
— Пусть взрывает, — сказал спокойно приор.
— Монастырь, костел, дома, вы — все это взлетит на воздух.
— Случится так, как Бог захочет, — ответил невозмутимо монах.
После этих слов, видя, что все напрасно, Калинский оставил монастырь, а ответ, который был передан Миллеру, удивил и смутил последнего; он на это ничего не сказал:
— До завтра! — шепнул только.
Оставшись наедине, он ходил, погрузившись в раздумье. Теперь все то, что он пережил под Ченстоховом, казалось ему сном, призраком, химерой; вся эта осада, борьба с горстью героев, напрасные усилия, бои, переговоры — все это таило в себе столько таинственного, что даже почувствовал и его холодный рассудок.
— Чары! — повторял он, продолжая ходить. — Да! Разве это чары? Это непонятная сила! Здесь сойти с ума придется.
Миллер позвал караульного офицера.
— Пришли рабочие из Олькуша? — спросил он.
— Пришли, генерал.
— Делайте подкопы днем и ночью с северной стороны, где указано; возле рабочих поставьте стражу.
— Скала твердая, дело идет медленно. Миллер махнул рукой.
— Если мало рабочих, — продолжал он, — прибавить больше и послать в соседние деревни за крестьянами.
— В одном подкопе одновременно много людей не может работать.
— Тогда начать сразу два, три, четыре, в северо-восточной стороне, против башни, на углу, с севера под куртиной…
С таким приказанием он отослал караульного офицера.
— Монахи! — воскликнул Миллер, опять оставшись один, — о если бы это были солдаты!.. Отступить и отступить с позором, как раз в тот момент, когда Польша начинает просыпаться. Нет! Нет! Мы должны взять крепость и превратить в пепел святыню язычников и гнездо колдунов!.. Силой, вероломством, пушками и минами я возьму Ченстохов, хотя бы это мне стоило половины моего войска!
XXIII
Как мечник Замойский, употребивши хитрость, дал неосторожным шведам памятный урок
С монастырских стен видно было вторичное прибытие олькушских рудокопов, а потому нетрудно было догадаться, что шведы трудятся над окопами для подведения мины. Калинский также объявил защитникам Ясной-Горы, что им грозит взлететь на воздух, и опять монастырь имел новый повод пережить ужас. Шляхта, однако, не осмеливалась сама идти к приору; постоянные жалобы ее разве можно было выслушивать; малейший гул — и всем казалось, что они уже взлетают на воздух. Некоторые с северной стороны переселились поближе к костелу и воротам, недосыпая ночей, а дни проводили, шатаясь по самым отдаленным дворам, как сумасшедшие.
Миллер подсылал солдат из польского лагеря к стенам, чтобы они кричали гарнизону о предстоящих взрывах.
— Если через два дня не сдадитесь, то монастырь вместе с вами взлетит на воздух.
Состоялось совещание о том, как придать больше мужества и успокоить малодушных, но Кордецкий не мог найти лучшего средства, как вера и единодушие! Замойский, которому лавры Чарнецкого не давали покою, только загадочно отзывался:
— Порешим завтра утром.
— Как? — спросил с беспокойством пан Петр.
— Позвольте, пусть это до завтра останется при мне и всецело положитесь на меня…
Приор согласился, Чарнецкий с неудовольствием отнесся к этой таинственности; но что было делать с упрямым мечником? Он покрутил усы и вздохнул.
Между тем на следующий день уже с самого утра Кордецкий не мог показаться во дворе, чтобы его не окружали и не тревожили мольбами и просьбами со слезами на глазах. Ему легко было отстранить шляхту, которая горделиво с ним разговаривала, но что поделать с плачущими женщинами? На рассвете сошедши с паперти, Кордецкий уже застал собравшихся намеренно всех женщин во главе с Ярошевской, которая была с малым сынишкой на руках. Это его, по-видимому, смутило, и его тотчас кольцом окружили жены, дочери и родственники собравшейся в обители шляхты.
— Отец приор, не губи нас и наших детей! Шведы подводят мины, мы все погибнем!
Плач раздался по двору.
Кордецкий стал, как бы умоляя кого-то о помощи.
— Дети мои, — сказал он пани Ярошевской, — слышали ли вы когда-нибудь, чтобы сильный неприятель, перед тем как начать что-либо, запугивал? Сами можете сообразить, что если шведы пугают нас минами, то, очевидно, этого они не могут сделать. Окрепнет скала по милости нашей Заступницы, опустятся руки, и отойдут шведы с позором… Не беспокойтесь, не плачьте и не опасайтесь. Больше мужества нужно иметь матерям и дочерям, больше отваги под покровом Пресвятой Девы Ченстоховской.
— Мы погибнем, погибнем! — кричали все.
— Думаете, что сдаться безопаснее? — говорил Кордецкий. — Спросите тех, которые доверились шведам; не только о себе и своих детях вы не могли бы быть спокойны, но также о честном имени вашем и мужей. Благодарите Бога, что дал вам пристанище, молитесь и в наши дела не вмешивайтесь, прошу вас, не доставляйте нам лишних хлопот.
Сказав это, приор быстро удалился, оставив женщин в тревоге, а шляхта, которая стояла за стенами и ожидала ответа, пришла в замешательство. Все с нареканиями медленно расходились.
В монастыре, по-видимому, происходили какие-то таинственные приготовления. Пан Чарнецкий, очень взволнованный, оглядывался, стараясь разузнать, в чем дело, но ничего не мог понять, а тут как назло бегали люди, приготовляли оружие, чистили доспехи и шептались меж собою.
— Что за черт! — сказал он себе. — Неужели и от меня скрывают какую-то тайну? Что-то готовится. Впрочем, увидим… А, без меня, без меня!
Замойский, чрезвычайно веселый, с ясным, как солнце, лицом, бегал, суетился целое утро, будучи одетым в латы, со шлемом на голове; наконец по дороге перехватил его Чарнецкий, так как он дольше не мог удерживаться.
— Пан мечник, — сказал он, — достаточно уже этого; вчера вы что-то процедили мне сквозь зубы о сегодняшнем дне, а сегодня я вижу какие-то приготовления и ничего не знаю. Когда же это будет? Неужели вы и мне не верите? Когда так, то, ей-Богу, поссоримся. Что за черт!
— Дорогой пан Петр, — ответил, усмехаясь, Замойский, — вы все хотели бы сделать сами, разрешите