Он побежал следом за Илоной.

Мидж с перекошенным лицом повернулась к Гарри.

— Мы не можем его взять. Не можем!

Гарри холодно ответил:

— Не понимаю, почему нет. Какое это теперь может иметь значение? Он уже все знает. Мередит ему сказал.

— Мередит сказал Стюарту? Нет, не может быть… Я тебе разве не говорила… Мередит видел…

— Он видел нас… что он видел? Черт… Я говорил, не надо встречаться в твоем доме!

— Это не моя вина!

— Вот и пожалуйста. Думаю, Томас тоже знает. Нас раскрыли, слава богу. Можно больше не прятаться, Мидж.

— Вы будете его ждать? — спросила Беттина, которая стояла рядом и слышала их диалог.

— Не обязательно, что Томас знает. Я уверена, он ничего не знает…

— Ну, скоро узнает!

— Ни Стюарт, ни Мередит не скажут ему.

— Это еще почему?

— Я не хочу, чтобы это случилось сейчас…

— Но, Мидж, это уже случилось!

— Еще нет… я пока не знаю… не так…

— Вы его будете ждать? — опять спросила Беттина.

— Мы не можем взять Стюарта, я этого не допущу, — заявила Мидж, топнув ногой.

— Да, мы его дождемся, — ответил Гарри Беттине, а потом обратился к Мидж: — Слушай, он мой сын…

— И ты это говоришь сейчас? Мне…

— Он, похоже, здесь не слишком желанный гость, и я его не оставлю в этой дыре…

— Ты хочешь взять его, чтобы скомпрометировать меня еще больше. Чтобы был свидетель, чтобы все уничтожить…

— Ты называешь это уничтожением, а я — освобождением! Неужели ты не понимаешь, что все это не имеет значения?

— Он нас ненавидит, он принесет нам несчастье.

Появился Стюарт с плащом и чемоданом.

— Извините, что заставил вас ждать, — извиняющимся тоном произнес он.

— Ну тогда пошли, — сказала Беттина и повела их на лужайку перед домом, освещенную фонарем, а оттуда к машине.

— Значит, это была не Хлоя, — сказал Джесс тихо, мечтательно.

Он лежал на своей кровати, в рубашке, и держал за руку Эдварда.

Около кровати стояла матушка Мэй, в руках у нее был стакан с коричневатой жидкостью.

— Нет, мой милый, — ответил Эдвард.

Такое обращение внезапно показалось ему естественным. Конечно, Джесс был его отцом. Но чувства переполнили его до краев, и Джесс стал гораздо большим: учителем, драгоценным королем, божественным любовником, странным, таинственным, бесконечно любимым объектом, предметом религиозных поисков, алмазом в пещере. Как будто в этой внезапной вялой тишине Джесс легко, почти неощутимо разделился на множество сущностей. Эдварду казалось, что его сердце разорвется от почтения и любви.

— Но ты не беспокойся, не печалься. Это была сестра Хлои. Хлоя умерла. Она умерла давно.

— Конечно, — сказал Джесс. — Я помню. Она так… так похожа на Хлою.

Он был умиротворен, говорил яснее, спокойнее, разумнее, чем когда-либо прежде. Эта перемена наполнила Эдварда надеждой и радостью.

— Да, сегодня она была похожа на Хлою. На ее фотографии.

— Ты совсем не помнишь мать?

— Смутно помню… плохо…

— Я ее вижу перед собой так ясно. Я ее очень любил.

Эдвард услышал, как завелась машина. Потом ее звук стих, удалился по дороге и перешел в тишину.

— Не надо грустить, мой дорогой, дорогой, дорогой Джесс, — сказал Эдвард. — Это так важно — чтобы ты не грустил. Я с тобой. Я буду ухаживать за тобой. Я нашел тебя, чтобы быть с тобой всегда. Я тебя люблю.

— Они уехали, — сообщила матушка Мэй.

Эдвард стал целовать руки Джесса. Джесс едва заметно улыбнулся, словно это тронуло и смутило его.

— А теперь уходи, — велела матушка Мэй. — Оставь нас, Эдвард. Я хочу, чтобы Джесс отдохнул. Я с ним посижу. Он испытал шок. И всем нам устроил встряску.

— Увидимся завтра, — сказал Эдвард.

Его одолевали такие странные эмоции: он чувствовал себя бесконечно влюбленным. Мысль о том, что он должен оставить Джесса, была мучительна. Эдвард встал.

— Дорогой Джесс, дорогой, милый, добрый Джесс, думай обо мне ночью. А я буду думать о тебе.

— Я увижу тебя во сне… Эдвард…

— До завтра.

— Да, до завтра.

Матушка Мэй открыла дверь, и Эдвард выбежал из комнаты.

Атриум был пуст, накрытый стол остался нетронутым, если не считать пустого стакана Гарри. Эдвард поспешил в Переход и бегом поднялся по лестнице в Западный Селден, а там — в угловую спальню, постучал в дверь, вошел. Стюарта там не было. Потом он увидел, что комната прибрана, все вещи брата исчезли. Стюарт исчез. Это стало для Эдварда неприятным сюрпризом, выбившим его из колеи. Стюарт был нужен ему сейчас, он хотел поговорить с ним о том, что случилось, хотел узнать, что Стюарт думает об этом, и понять, что должен думать он сам. Эдвард почувствовал страх и одиночество. Он вернулся в свою комнату, зажег лампу и сел на кровать. Значит, Стюарт уехал. Вообще-то это не так уж плохо. Сигард был местом и проблемой Эдварда, и Стюарт тут не помощник, он опасен. Эдвард не мог понять, голоден ли он. Может быть, стоит спуститься на кухню и найти что-то съестное? Но ему не хватило силы воли. Он чувствовал, что все еще болен и чрезвычайно, огорчительно возбужден. И теперь ему ничего не оставалось, как только отправляться спать.

Или у него все же был выбор? Он вошел в темную ванную и выглянул в окно. В Восточном Селдене было темно, лишь за прикрытым ставнями окном в спальне Илоны горела лампа. Илона была там. Одна. Матушка Мэй осталась с Джессом. Беттина уехала в машине. Стюарт тоже уехал.

«Я должен поговорить с кем-нибудь, — думал Эдвард, — мне все равно не уснуть. Что, черт возьми, случилось сегодня вечером, что это значит, как может повлиять на меня, должен ли я сделать с этим что-нибудь? Почему они появились, не я ли тому причиной, обвинят ли они в этом меня, чем они занимались, что надумает Томас? Нужен ли я Гарри, нужен ли я Мидж, не следовало ли мне уехать с ними, должен ли я уехать завтра? Но я не могу уехать, я должен остаться».

От этих мыслей вся его прошлая жизнь смешалась. Мидж и Гарри вместе — что это могло значить? Может, это просто случайность и ничего особенного за этим не стоит. Тем не менее почему они оказались здесь? Может быть, они приехали, чтобы забрать его? Ничего подобного они не говорили. Или говорили? Он никак не мог вспомнить. А еще Джесс назвал Стюарта «мертвецом» и «белым телом». И Джесс решил, что Мидж — это Хлоя, а Мидж поцеловала Джесса. Это был какой-то кошмар. Воспоминание о Мидж и Джессе, застывших в страстном объятии, сильно огорчало его. Этот образ останется с ним, как мрачная икона.