Там лежал и курил сигарету какой-то человек, под головой у него вместо подушки была сложенная куртка. Не веря своим глазам, я уставился на него, полагая, что мое чувство вины и неспокойная совесть, должно быть, вызвали этот образ из ничего; но нет, я не ошибся. Человек был самый что ни есть настоящий, и это был доктор Пауэлл.

Какое-то время я стоял и смотрел на него, затем не спеша, безо всякого злого умысла, но полный решимости, я отвинтил набалдашник трости и вынул оттуда стопку. Я проглотил свою последнюю дозу и вставил стопку обратно в трость. Затем спустился с насыпи и подошел к нему.

— Я полагал, вы отправились с семьей на северное побережье заниматься серфингом.

Он тут же сел, и я впервые за все время нашего с ним знакомства испытал огромное удовлетворение оттого, что застал его врасплох — ситуация для него была не из легких.

Он быстро взял себя в руки, удивленное выражение на его лице сменилось располагающей улыбкой.

— Я передумал, — спокойно сказал он, — отправил их одних. Вы, похоже, поступили так же.

— Значит, Вита все-таки меня опередила. Она не теряла времени даром.

— Причем здесь ваша жена?

— Разве она не звонила вам из Дублина?

— Нет.

Теперь настал мой черед удивленно уставиться на него.

— Тогда какого же черта вы тут торчите? Поджидаете меня?

— Я не поджидал вас. Просто решил, что чем бросать вызов бурунам Атлантики, лучше немного изучить вашу территорию. Похоже, чутье меня не подвело, и вы сами можете показать мне окрестности.

Мое превосходство уже не было столь очевидным, а уверенность таяла на глазах. Казалось, он разыграл мою собственную карту, и теперь игра складывается в его пользу.

— Послушайте, — сказал я, — разве вы не хотите узнать, что произошло в аэропорту?

— Да нет, не очень, — ответил он мне. — Я знаю, что самолет вылетел, потому что позвонил в Эксетер и проверил это. Улетели вы на нем или нет, мне не могли сообщить, но я знал, что если вы не улетели, то направитесь назад в Килмарт, и если я заявлюсь на чашку чая, то найду вас в подвале. Однако с полчаса назад жгучее любопытство привело меня сюда.

Его снисходительная самоуверенность разозлила меня, но еще больше, пожалуй, я был зол на самого себя. Если бы я поехал другой дорогой, если бы не отправился через Тризмиллскую долину, не поддался внезапному порыву сентиментальности, я бы благополучно вернулся в Килмарт и имел бы в запасе по меньшей мере полчаса, прежде чем туда нагрянул бы доктор Пауэлл.

— Ладно, — сказал я. — Я признаю, что скверно обошелся с Витой и мальчиками, и, вероятно, она сейчас тщетно названивает вам из дублинского аэропорта. Одно не укладывается у меня в голове, как это вы дали мне уехать, зная, что может произойти. На вас лежит почти такая же вина, как и на мне.

— О да, согласен, — ответил он. — Я тоже достоин порицания, и мы оба будем рассыпаться перед вашей женой в извинениях, когда свяжемся с ней по телефону. Но мне хотелось дать вам шанс. Забыть о правилах и просто посмотреть, справитесь ли вы с этим в одиночку.

— А как же велят поступать правила?

— Если наркоман крепко «сел», его надо немедленно поместить в специальную клинику.

Я в задумчивости посмотрел на него и оперся на трость Магнуса.

— Вам прекрасно известно, — сказал я, — что пузырек С я отдал вам, а он был последний. И вы наверняка хорошенько обшарили весь дом, пока я неделю без сил валялся в постели.

— Обшарил, — ответил он, — и сегодня сделал это еще раз. Я сказал миссис Коллинз, что ищу спрятанное сокровище, и, думаю, она приняла это за чистую монету. Что, недоверчивый я тип, да?

— Все равно ведь ничего не нашли, потому что там ничего не было.

— Что ж, можете считать, вам чертовски повезло. У меня в кармане лежит окончательное заключение Уиллиса.

— И что же там сказано?

— Только то, что препарат содержит сильно токсичное вещество, которое может серьезно поразить центральную нервную систему и даже привести к параличу. Дальнейших пояснений не требуется.

— Покажите мне его. Скорее.

Он покачал головой и вдруг исчез; со всех сторон меня окружали стены, я стоял в зале усадьбы Шампернунов и смотрел в окно на дождь. Меня охватила паника; это не должно было случиться, по крайней мере, не здесь, не сейчас. Я рассчитывал, что буду дома, в своих четырех стенах, с Роджером, моим привычным проводником и покровителем. Его здесь не было, зал был пуст, и в нем произошли кое-какие изменения: стало больше мебели, драпировок, а занавес, скрывавший выход на лестницу, которая вела наверх, был отдернут. Я слышал чей-то плач у себя над головой, звук тяжелых шагов, меривших комнату. Я снова глянул в окно и сквозь завесу дождя увидел, что сейчас осень — деревья на противоположном холме были коричневато-золотистыми, как в тот день, когда за ними скрывался в засаде сэр Оливер со своими людьми, подстерегая Бодругана; однако на сей раз не дул ветер, срывавший с них тогда листья и устилавший ими землю внизу; теперь мокрая листва уныло висела под моросящим дождем, а Лейнскот и залив были окутаны пеленой тумана.

Плач сменился визгливым смехом, и вниз по ступенькам запрыгала чашка, потом шарик; внизу чашка замерла, а шарик медленно закатился под стол. Я услышал встревоженный мужской голос: «Смотри не упади, Элизабет!» — и кто-то, заливисто смеясь, стал неуклюже спускаться по лестнице в поисках игрушки.

Она на мгновение замерла, сложив перед собой руки; длинное платье волочилось по каменным плитам, а нелепый маленький чепчик на рыжеватых волосах сбился набок. Ее сходство с Джоанной Шампернун в первый момент поражало, затем изумление сменялось невольным ужасом: это была слабоумная девочка лет двенадцати, с вечно полуоткрытым ртом и еле заметным лбом. Она покачала головой, по-прежнему не переставая смеяться, потом схватила чашку и шарик и, визжа от восторга, принялась подбрасывать их в воздух. Внезапно устав от этой забавы, она отшвырнула их в сторону и завертелась на месте, пока голова у нее не закружилась; тогда она рухнула на пол и осталась сидеть, не двигаясь и не сводя глаз со своих башмаков.

Сверху послышался мужской голос: «Элизабет… Элизабет» — девочка, с трудом поднявшись на ноги, рассмеялась, глядя в потолок. Медленные шаги вниз по лестнице, и вот появился мужчина в длинном, свободно свисавшем одеянии и ночном колпаке. На какое-то мгновенье я решил, что перенесся назад во времени, и что передо мной Генри Шампернун — слабый и бледный, пораженный смертельным недугом. Но это был его сын Уильям; последний раз я видел его подростком, готовившимся занять место главы семьи, поскольку Роджер принес тогда весть о смерти его отца. Теперь ему можно было дать лет тридцать пять, если не больше, и я в смятении понял, что время ушло вперед по меньшей мере лет на двенадцать, и все эти месяцы и годы похоронены в прошлом, которого мне никогда не узнать. Суровая зима 1335 года ни о чем не говорила этому Уильяму, который тогда еще не достиг своего совершеннолетия и не был женат. Теперь он стал хозяином в доме, однако, судя по всему, боролся с недугом, да к тому же запутался в сетях семейных бед.