Наутро Пятый патриарх призвал к себе придворного живописца Лу Чжэня и пошел показывать ему место, которое надлежало расписать сценами из Ланкаватары. Приблизившись к стене, он увидел гатху Шэнь-сю и, прочитав ее, сказал художнику:

— Прости, дорогой Лу, но, поразмыслив, я решил не расписывать эту стену. Чтобы ты не подумал, что мы заставили проделать тебя столь долгий путь понапрасну, я прикажу выдать тебе тридцать тысяч золотых монет, а стена пусть остается нерасписанной. Тем более что в сутре, картинами из которой мы собирались украсить эту стену, говорится: «Все сансарическое нереально подобно сну».

И он отпустил художника, щедро вознаградив его.

Тотчас после этого патриарх созвал всех монахов, достигших необходимой степени посвящения, и показал им гатху. Сердца присутствующих наполнились восторгом, и все они не переставая повторяли: «Превосходно! Превосходно! Кто написал это? Это слова самого Будды!» Пятый патриарх Хун-жэнь сказал:

— Ошибаетесь. Тот, кто написал это, еще далек от Просветления. Но, следуя этой гатхе, можно избежать трех злых путей рождения и достичь великой заслуги. Преуспевший в понимании этой гатхи никогда не будет рожден в аду, никогда не будет рожден животным, никогда не будет рожден претой. Повторяйте же эту гатху неустанно, не ленитесь. Очищайте зеркало разума, чтобы оно всегда оставалось ясным.

И он приказал засветить перед гатхой лампаду и сжигать перед ней благовония. Все монахи отныне должны были оказывать гатхе почтение и совершать ей поклонение, чтобы узреть свою истинную природу.

— Превосходно! Изумительно! — восклицал громче всех Шэнь-сю, не показывая виду, что это он написал гатху.

Вечером патриарх послал за Шэнь-сю и, когда тот вошел в его келью, сказал ему:

— Я не знаю, кто написал эту гатху, Шэнь-сю, да меня это и не интересует. Автор стихотворения еще не достиг истинного понимания, он стоит лишь у ворот и пока не решается войти в них. Гатха будет полезной для обычных людей, но для тех, кто стремится к Бодхи, она бесполезна. Поэтому пойди и скажи тому, кто написал это, чтобы он распахнул ворота и вошел в них. Пусть напишет новые стихи. Я даю ему еще два дня. В случае, если он проникнет за стены замка и узрит свою изначальную природу, я передам ему одежду и Дхарму и назову его Шестым патриархом.

И Шэнь-сю, почтительно поклонившись учителю, поспешил в свою келью.

№ 104. Девочка Лиды умерла. Вначале скрывали от нее, говорили, что поддерживают ребенка искусственно, потом сказали, но она не поверила, не смогла. Лежала и ждала, раздавленная, пустая. Рожденную тремя днями раньше недоношенную девочку Любы, которую та оставила в роддоме, кормили по очереди другие женщины, и, когда предложили покормить Лиде, она согласилась. Новая Настя охотно приняла ее грудь, и в следующий раз Лида уже никому девочку не отдавала. Она нетерпеливо ждала, когда принесут ребенка, и внимательно следила, чтобы не перепутали ее Настю с другими детьми. Ту Настю она забыла, не помнила, слишком страшен был удар, слишком полна пустота.

Когда по выписке из больницы ее встречали с букетом цветов мама и Аля, она им ничего не сказала. Они радовались вместе с ней.

Лида рассматривает «линии обороны» не только как своеобразные укрепления, воздвигнутые ею на пути к убежищу и оберегающие ее уединение, но и как психологические барьеры, обороняющие ее личность от различных домогательств со стороны внешнего мира (за седьмым поясом обороны, например, она уже не слышала никаких фальшивых звуков, не могла помыслить ничего мирского), а также как некие уровни коммуникации, которые она устанавливала с миром, когда хотела сообщаться с ним; но, главное, эти линии были уровнями отграничения ее самой в ней самой, локализацией ее духовных и нравственных состояний, локами моральной сансары, где последнее, девятое, состояние было внеположным сансаре.

ДЕВЯТАЯ КРИНКА МОЛОКА. Наступила девятая неделя ее учения.

Как всегда по субботам, Лида взяла свою глиняную кринку и отправилась к Юньмэню за молоком. Была тишина августа, парное тепло настоянной на траве земли. В душе — мерцание покоя, замирающий свет предутренней свечи. Догорающие краски заката на краю глубокого предосеннего неба остывали в ней.

Ворота были открыты настежь, завешенная рваной марлей дверь — распахнута. Корова жевала край марли, гремя колокольцем.

В доме стоял кухонный чад и смрад. Старуха варила ежа. Желтый сливочный жир плавал в чугунке звездами. Татарка перчила варево из горсти. Подхватив чугунок ухватом, старуха посадила его в печь. Покосившись на Лиду и что-то бусурманское пробормотав, татарка схватила подойник с гвоздя и выскочила во двор. Сразу четыре струи ударили в дно. Лида села за стол и посмотрела на печь. Острые блестящие глазки Юньмэня вынырнули из-за занавески и впились в нее. Жар поднялся в ней. Хлынуло в жилы расплавленное стекло.

Десять необязательных вещей

Если пустотная природа разума осознана, нет больше необходимости ни в каком учении.

Если непятнаемая природа разума осознана, нет больше необходимости различать добро и зло.

Если состояние совершенного покоя разума достигнуто, нет больше необходимости следовать своей карме.

Если состояние абсолютной чистоты разума достигнуто, нет больше необходимости следовать по Пути, ибо цель исчезла.

Если нереальная, или иллюзорная, природа познания осознана, нет больше необходимости медитировать на состоянии непознания.

Если нереальная, или иллюзорная, природа затемняющих страстей осознана, нет больше необходимости искать их противоядия.

Если извечная, или несотворенная, природа сознания распознана, нет больше необходимости осуществлять перенесение сознания.

Если самые печаль и страдание распознаны как блаженство, нет больше необходимости искать счастья.

Если вся сансара распознана как нереальная, нет больше необходимости ни принимать что-либо, ни отвергать что-либо.

Если благо других будет целью всякого твоего стремления, нет больше необходимости искать блага для самого себя.

Таковы десять необязательных вещей.

Десять равноценных вещей

Для того, кто искренно предан жизни в духе, все равно, будет ли он воздерживаться от мирской деятельности или нет.

Для того, кто распознал трансцендентальную природу разума, все равно, будет ли он медитировать или нет.

Для того, кто свободен от привязанности к мирским наслаждениям, все равно, будет ли он практиковать аскетизм или нет.

Для того, кто распознал Высшую Реальность, все равно, будет ли он отшельником или нет.

Для того, кто достиг власти над своим разумом, все равно, будет ли он наслаждаться удовольствиями этого мира или нет.

Для того, кто наделен всей полнотой сострадания, все равно, будет ли он практиковать медитацию в одиночестве или трудиться в сердце общества на благо других.