На мгновение ему помстилось, что, коли они своевременно уберутся из Мванааке, цепь случайностей и совпадений, ведущих к грозной и непредсказуемой развязке, еще можно будет разорвать, но он тут же обреченно покачал головой. Никому не заказано уповать на лучшее, однако всякому ясно, что уж коли затягивают небо чреватые грозой тучи, то не миновать ливня, грома, а вместе с ними и молний. И едва ли отъезд с Газахларом из Города Тысячи Храмов сможет тут что-либо изменить.

Саккаремцы любят рассказывать, будто жил в Лурхабе купец по имени Палвалук и предсказала ему как-то гадалка близкую кончину. Решил тогда предприимчивый Палвалук обхитрить Смерть и, дабы не застала она его дома, вскочил на быстрого, как ветер, коня и помчался в Мельсину. Доскакал, обрадовался. Бродит по мельсинскому базару жив-здоров, сам себя поздравляет с тем, что затея его удалась, и вдруг сталкивается лицом к лицу со Смертью. «Молодец Палвалук, — говорит ему Курносая, — что сюда прискакал. А то я уж собиралась в Лурхаб за тобой отправляться».

«Лезет же в голову всякая чушь!» Эврих усмехнулся не к месту вспомнившейся притче и поднялся из-за низкого столика. Грядущие неприятности и грозы еще, может, и минуют его стороной, а вот объяснений с телохранителями и Нжери ему нынче никак не избежать.

— Пойдем, кладезь премудрости, ответ держать за великие прегрешения наши, — со вздохом обратился аррант к мальчишке, все еще сиявшему, словно начищенный цванг, в предвкушении того, что он легкомысленно назвал «кашей», которая заваривалась прямо у него на глазах и обещала быть весьма густой и горячей.

* * *

Услышав доносящиеся из трапезной для слуг и рабов звуки дибулы, Нжери поджала губы, твердо решив теперь же высказать Эвриху все, что она думает о его возмутительном поведении. Это ж надо такое учудить: уйти с заданного Газахларом пира по случаю завтрашнего отъезда ради того, чтобы развлекать своим пением домашнюю прислугу!

За горами, перевалами,

За заборами, завалами

Есть такая страна,

Где царит тишина…

Молодая женщина подошла к распахнутым дверям. Ей оставалось только переступить порог, но в последний момент она, как случалось уже неоднократно, заколебалась.

Безмятежный покой

Над далекой страной,

Там травы изумруд

Сонно кони жуют.

Взор ласкает река,

Что синей василька…

Она намеревалась ворваться в трапезную, дабы прилюдно устыдить и усовестить дурковатого арранта, однако сумела-таки подавить бурлящие в ней гнев и раздражение, сообразив, что ничего хорошего из задуманной экзекуции не получится. Эврих, как бывало всегда, когда начинала она «пробирать» его, — за дело, разумеется! — склонив голову, будет слушать ее терпеливо и покорно, не пытаясь возражать или оправдываться, и все самые справедливые и убедительные слова и упреки повиснут в воздухе, пропадут втуне. И не получит она, выплеснув ярость свою на склоненную златокудрую голову, ни малейшего облегчения. Ибо ругать безответного все равно что топтать ногами лежачего. Бессмысленно — и так ведь лежит! — и неловко — нашла с кем связываться…

Как алмазы, сияют там капли росы,

Воздух свежий и чистый, как после грозы…

Говорить что-либо бесполезно: все равно он считает себя правым. Наверное, просто не может чувствовать и поступать иначе — одним словом, жить по-другому. И стало быть, как это ни глупо и ни противно, действительно по-своему прав.

Нет суровых ветров,

Ни чужих, ни врагов,

Там за друга всегда

Друг вступиться готов…

Ведь не будет же он петь свои странные песни оксарам и форани? Он и ей-то их никогда не пел. Поскольку не положено высокородным Небожителям развлекаться на манер простолюдинов.

Ах, туда б нам с тобой

От зимы ледяной!

От снегов, от дождей,

От двуногих зверей.

Собирайся, пора,

Поспешим мы туда:

За леса, за моря,

На восток, где заря…

Нжери потерла переносицу, с удивлением чувствуя, что переполнявшие ее злоба и возмущение куда-то исчезли, улетучились без следа. Да и на что, собственно, было гневаться? Эврих ведь никогда из себя Небожителя и не корчил.

Она прислушалась к доносящимся из трапезной голосам, но поняла только, что от ее арранта требуют выполнить какое-то обещание. Спеть песню, которую он обещал им сочинить. О висящем в трапезной мече некоего Чархока. О Великий Дух, не хватало еще только, чтобы ее возлюбленный сочинял песни для безмозглой челяди! Нет, этому определенно надобно положить конец! Какой-то дурацкий меч, никому не ведомый Чархок!

Шагнув к дверям, она уже совсем было собралась войти в трапезную, но тут Эврих запел, почти не аккомпанируя себе на старенькой дибуле:

Сломался меч, устал клинок.

Бессрочной службы вышел срок.

Он был кален в крови врагов,

Он в ножнах был среди пиров.

Его не вынут в грозный час,

И не блеснет он, как алмаз.

Теперь он сломан, ржой покрыт,

В потертых ножнах крепко спит.

С хозяином в былые дни

Немало стран прошли они.

Хозяин, долг исполнив, пал,

Клинок же на стену попал.

О славный меч, спокойных снов!

Ты никогда не тратил слов,

Не убеждал, не угрожал,

Но честно друга выручал,

И, встретив ложь или навет,

Вдвоем давали вы ответ.

Не продан ты и не согнут,

Участник многих битв и смут.

Решил ты много спорных дел,

Как мог, и вот — не уцелел.

Я на тебя люблю смотреть —

Дай Бог мне так же умереть.

Надо будет спросить, что это был за герой такой, о коем она, столько лет прожив в «Мраморном логове», ни разу не слыхала? И почему его меч висит в трапезной челяди, а не в хозяйских покоях? Ах, как все это непонятно и нехорошо! И как только ее угораздило влюбиться в этого чужеземца, у которого все не как у людей? Вечно где-то пропадает, с каким-то отребьем якшается, вшивым и смердящим раны их гноящиеся промывает и штопает, дворне песни поет, как приблудный чохыш-голодранец, вместо того чтобы сидеть на устроенном Газахларом пиру с Небожителями…

Впрочем, и сама она хороша! Могла бы ведь его обломать, в бараний рог скрутить! А все потакает глупым, вредным прихотям! Сюда зачем-то притащилась и стоит под дверью, будто подаяния ждет. Нет бы войти, ногой топнуть и разогнать это пьяное сборище! А любовничка дурашливого, блаженненького на конюшню отправить, чтобы научили его там уму-разуму! Чтобы знал, как высокородным гостям врать, будто у него голова разболелась!

Ожившая под чуткими пальцами Эвриха дибула издала жалобную трель, и Нжери невольно затаила дыхание.