До одиннадцати часов он мирно работал в кабинете: мертвую тишину нарушало только шарканье щетки, - Ипполит натирал воском пол где-то на втором этаже. Потом принесли одну за другой две телеграммы: в первой сообщали о захвате ордой забастовщиков шахты Жан-Барт, а во второй говорилось, что там перерезаны тросы, погашены топки котлов, все разгромлено. Г-н Энбо удивился. Зачем забастовщики пошли к Денелену, вместо того чтобы напасть на одну из шахт Компании? А впрочем, пусть их громят Вандам, - это пойдет на пользу его плану отнять копи у Денелена. В полдень г-н Энбо спокойно позавтракал один в просторной столовой, где ему безмолвно прислуживал Ипполит, неслышно ступая в войлочных туфлях. Однако от этого одиночества беспокойство г-на Энбо усилилось, и у него все похолодело внутри, когда бегом прибежавший штейгер доложил ему о том, что произошло на шахте Миру. А вслед за этим, когда он заканчивал пить кофе, принесли еще телеграмму, из которой он узнал, что шахты Мадлен и Кревкер тоже под угрозой. Тут он совсем встревожился, но решил подождать почты, которую приносили в два часа. Как быть? Немедленно вызвать войска? Или лучше подождать распоряжения правления? Он вернулся в кабинет, хотел прочесть докладную записку префекту, которую накануне поручил Негрелю написать. Не найдя ее на столе, он подумал, что, вероятно, племянник оставил ее у себя в комнате, где он зачастую работал по ночам. И, не приняв еще никакого решения, думая лишь об этой докладной, он торопливо поднялся на второй этаж, поискать бумагу у Негреля.

Войдя к племяннику, он удивился: по забывчивости или из лени Ипполит еще не прибрал комнату. Из отдушины калорифера, не закрытой с вечера, тянуло теплом, и в этой запертой спальне застоялся жаркий, душный, влажный воздух, пропитанный каким-то пронизывающим, крепким ароматом, от которого г-н Энбо задохнулся, - он подумал, что это пахнет от таза с невылитой мыльной водой, стоявшего на умывальнике. В комнате был страшный беспорядок: везде раскидана одежда, на спинках стульев висят мокрые полотенца, постель не застлана, смятая простыня упала на ковер. Впрочем, он бросил вокруг лишь рассеянный взгляд и направился к столу, заваленному бумагами. Дважды перебрав по одной все бумаги, он убедился, что докладной тут нет. Что за черт! Куда ж ее засунул этот легкомысленный мальчишка?

Отойдя от стола, г-н Энбо обвел взглядом всю комнату и вдруг заметил на незастланной постели какую-то яркую, сверкающую, как искра, точку. Он подошел, машинально протянул руку. Из складок простыни выглядывал золотой флакончик. Он сразу узнал флакончик своей жены - флакончик с эфиром, с которым она никогда не расставалась. Но он не мог понять, каким образом эта безделушка оказалась тут, как она попала в постель его племянника. И вдруг он побледнел как смерть. Значит, жена спала в этой постели.

- Извините, барин, - послышался за дверью голос Ипполита. - Я видел, вы сюда поднялись.

Лакей вошел, и беспорядок, царивший в спальне, поразил его.

- Ах ты господи! Я ведь еще и не прибрал комнату! Розу нынче отпустили со двора, она убежала спозаранку и всю работу на меня взвалила.

Господин Энбо спрятал флакончик в руке и так крепко сжал его, что чуть не раздавил.

- Вы что?

- К вам опять пришли, барин. Какой-то человек из Кревкера письмо принес.

- Хорошо. Скажите, чтоб подождал.

Значит, его жена спала тут. Заперев дверь на задвижку, он разжал руку, посмотрел на флакончик, оставивший красный след на ладони. И внезапно он догадался, понял, что эта мерзость происходит в его доме много месяцев. Он вспомнил свои прежние подозрения, ночные шорохи за его дверью, чуть слышные шаги босых ног в безмолвном доме. Это его жена пробиралась сюда.

Рухнув на стул, стоявший напротив кровати, он не сводил с нее глаз и долго сидел так. Его словно обухом ударили. Вдруг он очнулся: в дверь стучались, пытались ее отворить. Он узнал голос слуги:

- Барин! Ах, у вас заперто, барин...

- Что еще?

- Кажется, очень срочное дело. Рабочие все громят. К вам двое пришли, ждут внизу. И телеграммы есть.

- Оставьте меня в покое. Сейчас приду.

Он весь похолодел при мысли, что Ипполит мог найти флакончик, если бы прибрал утром комнату до его прихода. А впрочем, слуга, вероятно, все знал, ведь двадцать раз он застилал эту постель, еще теплое ложе прелюбодеяния; он находил на подушках волосы директорши, видел гнусные следы на простынях. Сейчас он нарочно лезет сюда, хочет поиздеваться. Может быть, он стоял тут у двери, подслушивал, насмехаясь над развратом своих хозяев.

И г-н Энбо не шевелился, все смотрел на постель. Долгое мучительное прошлое вставало в его памяти. Его брак с этой женщиной, - поженились, и сразу же стало ясно, что они не подходят друг другу ни душой, км телом; у нее, конечно, были любовники, о которых он не знал, а про одного он знал и терпел эту связь десять лет, как терпят извращенный вкус к чему-нибудь мерзкому у больного человека. Потом переехали в Монсу, у него возникла нелепая надежда исцелить ее; тянулись месяцы затишья, дремоты в этом изгнании; к жене приближалась старость, которая наконец должна была возвратить ее мужу. Потом приехал племянник, она выступила в роли матери Поля и вместе с тем взяла его в наперсники, говорила ему, что сердце ее мертво, навсегда погребено под пеплом пережитого. А муж? Какой глупец! Ничего не видел, ничего не мог предусмотреть. Он обожал эту женщину, которая считалась его женой, женщину, которой обладали многие мужчины, и только он один не мог ею обладать. Он обожал ее, он полон был постыдной страсти, готов был ползать перед ней на коленях, лишь бы она пожелала отдать ему объедки, оставшиеся от других! Но даже объедки она отдавала другому, этому юнцу.

Издалека донесся звонок, г-н Энбо вздрогнул. Он узнал этот звонок, - по его распоряжению так звонили, когда приходил почтальон. Он поднялся и заговорил вслух, выкрикивая грубые слова, вырывавшиеся у него помимо воли:

- А ну вас всех к черту! Плевать я хотел на вас, и на ваши депеши, и на ваши письма!

Бешеная злоба овладела им. Пусть, пусть везде будет грязь. Втоптать в нее всю эту пакость. Его жена - потаскуха, вот она кто. И Энбо площадной руганью поносил распутницу, как будто давал ей пощечины. Внезапно ему вспомнилось, что она со спокойной улыбкой осуществляет свой замысел женить Поля на Сесиль Грегуар, и мысль об этом окончательно его взбесила. Так, значит, в ее чувстве нет ни страсти, ни даже ревности, а только животная похоть. Ее связь - лишь порочная забава, привычка валяться с мужчиной, развлечение, которое она ищет, как излюбленное лакомство.

Во всем он обвинял только ее одну и почти оправдывал Поля: развратницу просто потянуло полакомиться его юной свежестью, и она вонзила в него зубы, словно отведала незрелый плод, украденный с придорожного дерева. А дальше с кем она еще будет хороводиться, до чего опустится, когда больше не найдет под рукой податливых и практичных племянников, готовых принять в семье родственников стол, постель и женщину?

Кто-то робко постучался в дверь, затем послышался голос Ипполита, дерзнувшего тихонько сказать сквозь замочную скважину: