Его укол попал в точку и разрядил обстановку. Честолюбие у головорезов было на высоте. Орк клацнул зубами.

– Можете рассчитывать. В этом мы дадим фору хоть кому, верно, парни?

Парни засверкали улыбками, их глазки горели в полумраке, словно у бешеных собак. Четверка лучилась самодовольством.

– Хорошо, – сказал чародей.

«На какое-то время это усыпит их бдительность. Они будут упиваться тем, как высоко их ценит ставленник самого виконта Шардэ. А пока я составлю свой план».

Астенфор развернул коня и двинул его в ложбину, края которой поросли ольхой. Четверка цепочкой последовала за ним. Обжора ехал впереди, Гитад замыкал шествие. Полугном прислушивался к ночным звукам, слух у него был острым, а глаза привычны к отсутствию света, так что лунный полумрак не доставлял ему особых хлопот. Чем дальше всадники углублялись в лес, тем тревожней вели себя птицы и животные. Гитад хорошо слышал перестук оленьих копыт в чаще, скрежет когтей рыси на ветвях, шумное ворчание какого-то хищника в берлоге. Козодои то вдруг принимались орать, то замолкали, совы ухали и что-то неопределимое пищало, а иной раз писк этот превращался в нечто похожее на детский плач. Гитад таращился по сторонам, держа в пределах досягаемости взведенный арбалет. Спата[4]рядом. Дерни за рукоять – и она с тобой. Через несколько десятков метров молчаливой поездки Гитад обернулся. Затылок его жгло, спину словно медленно и расчетливо дырявили широким сверлом. Бандит схватился за талисман-оберег, который надел поверх куртки, и стал произносить про себя заклинания, какие знал от отца-гнома. На нижней ветке дерева позади Гитада сидела большая белоснежная сова. Ее глаза-линзы уставились на полугнома, немигающие, жуткие. Они заглядывали прямо в сердце. Наемник моргнул, обливаясь потом. Он никогда не видел в этих краях белых сов. Таких больших белых сов, которые, по его представлению, должны водиться на севере.

Ветка была слишком тонкой, чтобы удержать это белое чудовище, но сова сидела на ней как ни в чем не бывало. Полугном следил за совой, пока у него не заболела шея. Потом птица расправила крылья и без единого звука взмыла вверх. Исчезла, словно призрак. Гитад сомневался, что это было живое создание.

Наемник посчитал это очень скверным знаком.

За время своих странствий Браги из Шидама ни разу не обращался к прорицательницам и оракулам. Ему не хотелось знать свое будущее, а настоящее было известно и так. Беспокоило прошлое и его истоки. Начало. Момент рождения и обстоятельства, этому сопутствующие. Все это внушало ему, не боящемуся никого и ничего, мутный, почти тошнотворный страх. Он хотел быть человеком и думал о себе по большей части именно так. Мысли эти были настолько привычны, что иной раз Браги вспоминал о том, что он большой и устрашающий монстр, лишь по подсказке со стороны. Когда, к примеру, чуть не сбрасывал с моста телегу с людьми и получал от них хорошую порцию брани, когда наступал на ногу какому-нибудь честному обывателю и слышал его дикие вопли, когда ломал очередную слишком хлипкую для него скамейку в трактире или стукался лбом о притолоку. Судьба огра в мире, где подобные существа являются избыточными по весу и габаритам, не очень легкая. Прямо сказать, не безоблачная. Невзирая на свои подвиги, совершаемые во имя безопасности людей и прочих разумных созданий, Страшила не переставал подвергаться насмешкам. Он постоянно чувствовал скрытую иронию и затаенный страх. Таковы они, существа ниже ростом, их атавистический страх перед чудовищем побороть невозможно. И Браги с этим смирился. Почти. Даже те, кого он освобождал от кровожадных разбойников и чудовищ, кому своей силой помогал убрать камень, перегораживающий реку или ручей, или построить дом, старались избавиться от его общества как можно быстрее. Браги брал плату с тех, кто мог себе это позволить, и не задерживался дольше, чем надо. Страшила усвоил правила.

Иной раз желание сбросить с себя этот груз и стать таким, как все, было настолько сильным, что Браги терял почву под ногами. В голове его начиналось нездоровое брожение. Огр боялся, что в таком состоянии он способен кому-нибудь навредить, и тогда сбегал. В глухие непосещаемые места. В горы, в лесную чащу, в пустыню. Там он коротал свои черные одинокие дни.

Бывало и по-другому. Случалось, что даже его, немало повидавшего на своем веку, поражала скаредность, мелочность и злоба людей. Представляя себе, что в один прекрасный день он станет таким же, Страшила говорил себе твердое «нет». Уж лучше так – чудовищем со своими слабостями, но чудовищем честным. Пускай чересчур правильным, но все-таки. В такие минуты Браги радовался, что он огр, и верил всем легендам, которые слышал про себя, всем обрывочным воспоминаниям о своих предках… Верил, подозревая, что это обман.

«Я – монстр!» – говорил себе Страшила. И, казалось, никакой другой истины для него во вселенной больше нет.

Он ошибался. Как всегда, когда думал, что в мире существует нечто устоявшееся и раз и навсегда определенное. Вновь наступали дни, когда единственным выходом для Браги из Шидама было бегство в пустыню. Все возвращалось к исходной точке. Коловорот. Вечный цикл движения. «Да» и «нет», сменяющие друг друга, как луна и солнце.

А теперь Браги принял решение. Твердое. Окончательное, как ему казалось. Достойное настоящего героя. Он пытался представить себе, что будет потом. Зирвент предостерегал его, пугал слабостью и болью, какие навалятся на него и скрутят так, что мало не покажется. Человек не огр, это даже лепрекону понятно. Нет людей, обладающих такой же силой, крепостью и размерами. Нет и не будет. А это значит, что ему предстоит сравняться с ними, существами, которых он порой презирал и даже ненавидел в глубине души. Браги не мог не думать об этом. Готов ли он отказаться от всего, что имеет, и стать по-настоящему другим?

«Пожалуй, да, – отвечал себе Браги. – Во всяком случае, отступать поздно».

Типично рыцарский выбор. Много ли в нем разумного, неизвестно, но уж отваги – точно хоть отбавляй…

Когда Сибилла вдруг заговорила об этом, Страшила подумал, что Зирвент, болван, все-таки успел с нею пооткровенничать.

– Ты помнишь некоего Эшена по прозвищу Сиреневый Москит? – спросила Сибилла. – Он волшебник. Живет на окраине Гульбеймы, в башенке, что стоит в городе Чост…

Страшила рылся в недрах своей памяти. Дальние уголки ее напоминали темные пыльные шкафы, в которых весьма трудно было что-то отыскать.

– Это случилось не меньше пяти лет назад, Браги из Шидама, – подсказала чародейка.

Их лошади ехали бок о бок по тропе. Позади огра топал пристяжной, волокущий на спине его рыцарское вооружение. За ним, на некотором расстоянии, о чем-то беседуя, двигались Зирвент и Вридаль Наэварра.

– Кажется, помню, – ответил Браги. – Хотя не ручаюсь за детали.

Этот эпизод был для него не более чем заурядной легендой минувших времен. Все, что делал Браги, так или иначе превращалось в легенду. В сказку, в которую мало верили даже дети.