I

Вильсон и его окружение считали, что важная линия фронта с европейцами была уже определена в конце 1918 года. Когда в начале декабря американский военный корабль «Джордж Вашингтон» с направлявшимся в Европу президентом на борту пересекал Атлантику, отношение к старому континенту в близких к Вильсону кругах было жестким. Вильсон был возмущен тем, что Британия выступает против «свободы морей», он яростно поносил планы Франции, Великобритании и Италии «вывезти из Германии все», что возможно. Вильсон был «категорически против». Он говорил приближенным журналистам: «Мое заявление о том, что это должен быть «мир без победы», сегодня важнее, чем когда бы то ни было»[726]. Чем ответит Старый Свет?

29 декабря премьер-министр Клемансо выступил в палате депутатов. На протяжении нескольких месяцев его забрасывали вопросами. Поддержит ли правительство «14 пунктов»? Поддержит ли оно создание Лиги Наций? Клемансо, в отличие от Вильсона и Ллойда Джорджа, продолжал упорно молчать о целях войны. Теперь наконец-то он набросился на своих критиканов[727]. Отдав дань уважения надеждам, связанным с Лигой Наций, он заявил, что основы безопасности остаются прежними.

Франция должна обеспечить свою военную мощь, оберегать свои границы и поддерживать союзников. Вот так своим коротким высказыванием французский премьер-министр определил ход грядущей дискуссии. Для Джозефа Тумулти, руководителя аппарата президента Вильсона, выступление Клемансо стало подтверждением неоднозначности решения Вильсона лично присутствовать на Парижской конференции. Все было готово для «окончательного решения вопроса о балансе власти и Лиге Наций»[728]. Но согласиться с мнением Вильсона о Клемансо означает упустить самое главное. Клемансо был не простым сторонником старой школы Realpolitik. Система трансатлантической безопасности, о которой он думал, не была ни старомодной, ни реакционной. На самом деле она не имела аналогов в прошлом[729]. Начиная с весны 1917 года Клемансо говорил об уникальной исторической возможности создания союза трех великих демократий, который приведет к миру, стоящему на «защите справедливости»[730]. Клемансо скептически относился к разговорам о разоружении и к арбитражу как панацее. Но больше всего в связи с Лигой Наций его тревожило то, что это позволит Британии и Соединенным Штатам уйти в самодостаточную изоляцию, оставив Францию в одиночестве. Чтобы избежать такой перспективы, мыслящие в международном масштабе французские республиканцы, такие как представитель Франции в Комиссии Лиги Наций Леон Буржуа, настаивали на том, что Лига должна стать многосторонним демократическим союзом с широкими полномочиями по обеспечению коллективной безопасности. На тот момент действительно сильная концепция международного сотрудничества, поступившая на рассмотрение Комиссии Лиги Наций в начале февраля 1919 года, была предложена не Вильсоном, а представителями Французской республики[731].

Для Британии стратегические отношения с Соединенными Штатами были не менее важны, чем для Франции. По выражению Ллойда Джорджа, «в реальности» Лига Наций как организация, обеспечивавшая мир во всем мире, должна опираться на «сотрудничество между Великобританией и США»[732]. По сравнению с французами, британцы предпочитали самую простую организационную структуру Лиги Наций именно потому, что хотели использовать ее в качестве гибкого инструмента построения своих отношений с Вашингтоном. В глазах французов предложение британцев было совершенно новым. Стратегическая концепция подобного масштаба не появлялась с 1494 года, когда Испания и Португалия произвели раздел Нового Света, заключив Тордесильясский договор. Французские и германские обозреватели считали, что создание подобного англо-американского кондоминиума в перспективе будет означать конец Европы как независимого центра мировой политической власти[733].

А что же четвертая великая держава? То, что в 1919 году японский империализм был осужден в ходе «спора вокруг договора» в Конгрессе, наносило непоправимый ущерб репутации Версальского договора. У Японии было плохое прошлое. Последним подтверждением агрессивности Японии была готовность, с которой она осенью 1918 года направила в Сибирь свою армию численностью 75 тысяч человек, что в 10 раз превышало численность войск, с которой летом столь неохотно согласился Вильсон. Ирония состояла в том, что теперь политика Японии стремительно развивалась в противоположном направлении. Охватившие всю страну рисовые бунты в сентябре 1918 года привели к отставке кабинета министров консерватора Тераути Масатаке. Премьер-министром стал лидер самой многочисленной парламентской партии Хара Такаси, первый простолюдин, назначенный на этот пост в современной политической истории страны[734]. Хара не был прогрессистом. Но в основе его консервативной стратегии лежал поиск договоренности с Соединенными Штатами. Хара нашел важных союзников в лице баронов-либералов Сайондзи Кинмоти и Макино Нобуаки, возглавлявших делегацию в Париже. В 1870-х годах Сайондзи в кругах радикальных либералов свел знакомство с Клемансо. Почтенный барон был выбран в качестве главы делегации с учетом его популярности в японском обществе[735]. Макино тоже принял новые правила. «В современном мире превалируют стремление к сохранению мира и отказ от произвола», – утверждал Макино. Понимая, что «американизм» получил «распространение по всей земле», Япония не могла продолжать политику военной агрессии в отношении Китая.