Илл. 120

Вообще можно утверждать, что кукла – своеобразная «мера человека», аналогичная меркам, снимаемым в ответственные моменты с главных участников обряда. На это, в частности, указывает А. В. Свирновская в работе, посвященной обрядам измерения тела в традиционной культуре, отмечая, что нательные кресты, равно как снятые с младенца до крещения мерки, выполняли роль «отчужденного подобия» человека: «При помощи измерительных процедур создается некий символ, знак тела, который, с точки зрения участников ритуала, связан с „природным“ телом отношениями подобия, так отражает его настоящие параметры. ‹…› Установленная таким образом мерка может осознаваться не просто как подобие, а как отчужденнное подобие тела, то есть как бы его часть. Такое восприятие мерок как метонимического субститута тела делает их очень удобными в разного рода магических практиках» [Свирновская 1999, с. 72, 78].

Наиболее отчетливо «граничность» куклы проявляется в тех случаях, когда в ней реально совмещаются культурные и природные объекты. Некоторые разновидности подобных кукол мы уже рассмотрели выше. В обрядовой куколке «кукушки» растение, корень или веточка дерева являются репрезентацией «природного», а одежда – знаком человека. «Мы так выроем её, вымоем и нарядим по деревенски: сарафанчик, кофточку шили, платочек накроем. Сарафан и фартук, кофточку и всё – платочек под шею – беленький платочек… У кого какие тряпочки есть, и тот и сашьёть, и нарядим. Разные – не обязательно там под цвет, а разные тряпочки наберём и одеваем. И вроде как листики были ручки и ножки. Из листикав…» [ЛА МИА, д. Дешовки Козельского р-на Калужской обл.]. Обережные куколки нередко выступают в одном ряду со стеблями растений, ветвями деревьев или другими предметами [Виноградова 2000, с. 54].

В фигурке «жаворонка» тесто («знак культуры») нередко дополняется перьями. «„Жаворят“ пекли мы! Да, „жавороночки“… Теста заваляем прямо, значить, чтоб оно крутоя было, не то, чтоб оно тякло бы – и вот я её раскатаю, это тесто, вот так лепёшкой сделаю. Головочку, носик яму сделаю, глазки – горошинку ещё посажу. А тут вот так вот эти вон крылушки, а сюда – это вот хвостик: пёрышками наряжаю. Настоящими пёрышками. Ну, ребёнок-то у меня родился, сын-то – вот уж когда я пякла-то. Вот. И мать нам, бывало, пякла… Вот. И тоже в пёрышки нарядим и пойдём на гору играть… Вот я жила у больницы, у меня ноньче зимой Колькя-то один. А я испякла два жаворонка или три. Я говорю: „На-ка, Коль, этому мальчику [из больницы] дашь!“ Нарядил тоже пёрышками, натыкал… Да. Ну, там ребята смеются: „Ой, глянь, глянь! Коля, глянь, мой жаворонок полетел к тебе!“ Там сядуть на койки и играють ребяты. Поиграють и съядають. Ну, как же – теста, хлеб-то это, и поедять там… А пёрышки эти выдёрут. Пёрышки вытаскивали…» [ЛА МИА, д. Ордёнки Козельского р-на Калужской обл.].

Ярким примером граничной функции куклы является огородное пугало, в конструкцию которого могут включаться как культурные, так и природные объекты [см., например: Бушкевич 1997, с. 14–17]. В пос. Залегощь и с. Корсаково Орловской обл. нам удалось сделать видеозаписи различных вариантов пугал, изготовленных из старых курточек, напяленных на воткнутые в землю ветви деревьев, палки, кипы сена или снопы соломы [ЛА МИА, Video2002-01Orl., № 1; Video2002-02Orl., № 5; Video2002-03Orl./01Tul., № 5, 9; Foto2002-01Orl., № 1, 13–14.]. Один из вариантов представлял собой подвешенные на крестовинах (в двух случаях буквально распятые) тушки грачей и ворон – см. илл. 121 [ЛА МИА, Video2002-01Orl., № 3–4, 6–7, пос. Залегощь]. Имитация распятия в последнем случае лишний раз подчеркивает, насколько тонкой является грань между чисто функциональным и по материалу «абсолютно природным» объектом и культурным артефактом, апеллирующим к многозначным культурным символам и смыслам.

Илл. 121

В некоторых случаях например, в оккультной и магической практике, само сотворение антропо– или зооморфного образа является следствием слепой воли случая или мистического прорицания. Так, при лечении испуга у башкир (обряд кот койу, букв. отпивание кут, т. е. души) в ковш с водой, расположенный над головой больного, выливали расплавленный свинец или воск. Получившаяся при этом фигурка считалась аналогом существа, вызвавшего испуг («человек», «лошадь», «собака» и т. п.). Для избавления от болезни фигурку необходимо было пришить к одежде пострадавшего [Руденко 1955, с. 325].

Кукла как культурный артефакт по определению противопоставлена природным объектам, хотя способы обозначения ее культурного статуса могут сильно варьироваться и иметь существенную этнокультурную специфику. Знаки культуры (дресскод, татуировка, прическа) или признаки человека, обозначенные специально выделенными частями тела, особенностями анатомии или признаками пола, превращают в куклу (зоо– или антропоморфный артефакт) любой природный объект от камня до ветви дерева.

Посмотрим теперь на проблему с другой стороны: как антропоморфная символика проявляется в объектах культуры? Напомним, что в традиционной обрядности и празднично-игровой культуре выделяется два основных семантических круга, в рамках которых наиболее часто отмечается употребление кукол или их примитивных аналогов: брак и предбрачные взаимоотношения молодежи и различные церемонии, связанные с символикой «завершения и выпроваживания». Например, во время дожинок у бесермян «в последний день как дожинали, оставшийся сноп завязывали парой, как двойняшек, что сопровождалось заговором: „И овцы пусть парой ягнятся! Пусть муж с женой хорошо живут, пусть всю жизнь им парой жить!“» [Попова 2004, с. 143]. Дожинальные снопы в данном случае наделяются признаками хозяев дома, т. е. фактически приобретают некоторые свойства антропоморфных предметов.

Антропоморфные свойства часто приписываются предметам-персонификаторам – принадлежащим тому или иному человеку индивидуально маркированным вещам (одежда, предметы обихода, личное оружие). Например, Э. Б. Тайлор упоминает в своей книге о том, что Ч. Дарвин «видел на острове Килинге двух малайских женщин, державших в руках деревянную ложку, одетую как кукла. Эта ложка была положена на могилу умершего и, одухотворившись в полнолуние, то есть сделавшись лунатиком, начала судорожно вертеться и плясать подобно столам и шляпам во время современного спиритического сеанса» [Тайлор 1989, с. 336]. Э. Б. Тайлор считает этот случай хорошим примером существования представления «о вхождении душ в телесные предметы». Добавим, что многие антропоморфные фигурки (куколки), применяющиеся в обрядовых практиках, в конечном счете нередко редуцируются до предметов их одежды [Соколова 2009, с. 476–477, илл.]. Укажем также на существование антропоморфных ипостасей обетных свечей (см. илл. 56 и цв. вкл. 6), которые могут не только посвящать конкретным святым, называя эти предметы их именами, но и одевать в одежду в соответствии с полом святого, как куклу [подробные описания см.: Листова 2008; Лопатин 2008].