Он высыпал содержимое кожаного мешочка себе на ладонь. Камни были такими большими, что снег озарился алым светом. Глаза музыканта полезли на лоб.

— У тебя есть… Как это там называется, а, Маздам?

— Искусство, — подсказал Маздам.

— У тебя есть искусство, а у меня — рубины. Мы дадим тебе рубины, а ты нам — искусство, — предложил Коэн. — И нет проблем, верно?

— Проблем? — Рубины действовали на менестреля гипнотически.

— Проблем, которые могут возникнуть, если ты вдруг скажешь, что не умеешь слагать саги, — произнес Коэн прежним ласковым голосом.

— Но… Послушайте, прошу прощения, но… Саги — это ведь самые примитивные поэмы и…

Ветер, который ни на секунду не стихал рядом с Пупом, засвистел еще более жалобно и вместе с тем угрожающе.

— Тебе одному долгохонько придется добираться до цивилизации, — намекнул Маздам.

— Особенно без ног, — добавил Малыш Вилли.

— Умоляю!..

— Постойте, парни, мы же не хотим обойтись так жестоко с этим милым юношей, — вмешался Коэн. — Он — смышленый мальчуган, его ждет блестящее будущее. — И, глубоко затянувшись самокруткой, добавил: — Вернее, ждало. Впрочем, нет, — он снова задумался. — Мне нужна героическая сага, парень. Которая станет самой знаменитой из всех сложенных саг.

— Сага о ком?

— О нас.

— О нас? Но вы все стари…

Менестрель резко замолчал. Самую большую опасность, с которой он сталкивался в своей прошлой жизни, представляла брошенная во время банкета кость, но сейчас речь шла О жизни и смерти, и менестрель это понимал. Очень хорошо понимал. Говорят, возраст иссушает тело и душу. Но, похоже, стоящее перед менестрелем тело от возраста только закалилось и даже приобрело некоторую винтажность.

— Я понятия не имею, как слагать саги, — слабым голосом пискнул юноша.

— Мы тебе поможем, — пообещал Маздам.

— Мы их много знаем, — сказал Малыш Вилли.

— Почти во всех участвовали, — добавил Коэн.

В голове менестреля яркой чередой замелькали мысли примерно следующего содержания: «Эти люди просто рубины сумасшедшие. Они непременно рубины убьют меня. Рубины. Они притащили меня сюда рубины… рубины…И хотят дать мне большой мешок рубины… рубинов».

— Что ж, полагаю, мне удастся расширить свой репертуар… — промямлил он, однако выражение, появившееся на лицах ордынцев, заставило его несколько изменить лексикон. — Хорошо, договорились, — сказал он. Впрочем, ослепительное сияние камней не загасило крошечную искорку честности. — Только, понимаете ли, я не самый великий в мире менестрель.

— Но ты им станешь, когда сочинишь эту сагу, — пообещал Коэн, развязывая его.

— Ну… надеюсь, она вам понравится…

Коэн усмехнулся.

— Она не нам должна понравиться. Как раз мы ее не услышим.

— Что? Ты же сам сказал: я должен сложить сагу…

— Ага. Но это будет сага о том, как мы пали смертью храбрых.

На следующий день из Анк-Морпорка отплыла небольшая флотилия. События со стремительной быстротой сменяли друг друга. Дело было даже не в том, что перспектива конца света заставила людей сплотиться — то была общая, универсальная угроза, которая с трудом поддавалась людскому осмыслению. Но патриций вел себя достаточно резко, а вот это уже была определенная и в огромной степени личная опасность, которую без труда можно было увязать с собственной судьбой.

Между кораблями тяжело раскачивалась закрытая брезентом баржа; из-под брезента топорщились какие-то подозрительные углы. Поднявшись перед самым отплытием на борт, лорд Витинари мрачно осмотрел груды всевозможных материалов.

— Все это обходится в приличную сумму, — сказал он Леонарду, который уже успел установить на палубе мольберт. — Надеюсь, нам будет чем оправдаться.

— Продолжение существования нашего вида — это достаточное оправдание? — откликнулся Леонард, заканчивая какой-то сложный чертеж и передавая его подмастерью.

— Очевидно, да.

— Мы узнаем много нового, — продолжил Леопард, — и тем самым внесем неоценимый вклад в процветание нашего города. Моряк с «Марии Песто» сообщил, что предметы плавали в воздухе так, словно бы почти не имели веса. Поэтому я изобрел вот это.

Наклонившись, он поднял предмет, который, по мнению лорда Витинари, напоминал самую обычную кухонную принадлежность.

— Это сковорода, которая прилипает к чему угодно, — с гордостью заявил Леонард. — Данная идея возникла у меня и процессе наблюдения за ворсянкой обыкновенной, которая…

— И ты считаешь это полезным изобретением? — спросил лорд Витинари.

— Разумеется! Мы ведь должны будем чем-то питаться и не можем позволить, чтобы горячий жир плавал повсюду. А еще я изобрел ручку, которая пишет вверх ногами.

— Правда? А может, будет проще перевернуть лист бумаги?

Сани развернутым строем двигались по заснеженному полю.

— Клятая холодина, — пробормотал Калеб.

— Что, старость подкрадывается, а? — спросил Малыш Вилли. — Всегда говорил: ты стар настолько, насколько себя чувствуешь.

— Чиво?

— ОН СКАЗАЛ, ТЫ СТАР НАСТОЛЬКО, НАСКОЛЬКО СЕБЯ ЧУВСТВУЕШЬ, ХЭМИШ!

— Чиво? Чиво чувствуешь-то?

— Не думаю, что это старость, — покачал головой Малыш Вилли. — Старость — это что-то другое. А сейчас… просто я стал точнее рассчитывать расстояние до ближайшего туалета.

— А хуже всего, — сказал Маздам, — когда к тебе начинает наведываться молодежь и развлекать тебя веселыми песенками.

— Кстати, почему они всегда поют веселые песенки? — спросил Калеб.

— Ну, им есть из-за чего веселиться. Они ведь не мы.

Мелкие острые кристаллы снега, снесенные ветром с вершин гор, со свистом пролетали перед глазами. Из уважения к своей профессии члены Орды носили только крошечные кожаные набедренные повязки и маленькие кусочки меха и доспехов. Из уважения к преклонным годам (и без комментариев в своем узком кругу) они дополняли эти немногочисленные предметы одежды длинными шерстяными трико и различными, странного вида эластичными штуковинами. К времени ордынцы практиковали тот же подход, что и ко всему остальному, — атакуешь и пытаешься убить.

Выступавший во главе отряда Коэн давал менестрелю советы.

— Прежде всего, ты должен описать, что ты сам чувствуешь о саге, — говорил он. — Пение заставляет кровь резвее струиться по твоим жилам, и ты не в силах больше сдерживаться… Тем самым ты говоришь, какой великой будет сага… Понял?

— Да, да… Кажется, понятно, — кивнул менестрель, лихорадочно записывая. — А потом я должен описать вас…