Слава Богу, всё обошлось.

Начались забастовки на заводах. Кажется, и женщины недовольны — ощущается недостаток в хлебе, выдают по фунту на человека. И это в России — житнице Европы. Может быть, виной всему расстройство перевозочных средств. Но других продуктов сколько угодно. По крайней мере дома я ничего не слышал о продовольственных затруднениях.

Некоторое время тому назад я записался пайщиком в Гвардейское Экономическое Общество, под № 37037.

Отправка маршевых рот на Черноморское побережье

На полковом плацу выстроены маршевые роты. Но их не посылают в действующий полк. Эти роты отправляются на побережье Черного моря для сформирования особого корпуса для производства десанта на Константинополь.

Странные роты. Негвардейского вида солдаты старших возрастов, ратники с бородами, мужиковатые. По-видимому, лучших солдат оставили для своего полка.

Полковник Яковлев[52], заведующий хозяйственной частью, обходит роты, опрашивая, нет ли каких-нибудь претензий или жалоб.

Затем появляется священник и служит молебен. Роты отправляются на Николаевский вокзал[53], и я назначен сопровождать одну из них. Выступаем.

Идем по Сампсониевскому проспекту. Казармы нашего полка со всех сторон окружены заводами и рабочими кварталами. На панелях стоят очереди женщин у продовольственных лавок. Я вижу это впервые. Но я думаю, что очереди стоят у рабочих кооперативов, а не у обыкновенных лавок.

В одном месте Сампсониевский проспект суживается. Очереди стоят с двух сторон. Вдруг женщины начинают кричать, махать корзинками и зажимать проходящие роты.

— Куда идете, родимые, довольно вас перебили. Когда же этому конец будет.

Крики усиливаются, толпа бушует. Меня хватают за рукава шинели, что-то мне кричат, не пускают.

Я отбиваюсь, роты налегают и протискиваются вперед. Проходим. Смотрю на идущего рядом со мной в строю уже не молодого мужика-ратника.

Он плачет. Разжалобили его бабы.

Я отлично знаю, что думает «народ»: вот баре затеяли войну-бойню и без толку убивают мужиков. А генералы и министры продаются немцам, — денежки наживают. В Петрограде не хватает хлеба, а каждый день подводы везут мешки с мукой на Финляндский вокзал — это Царица отправляет хлеб немцам. В Царском Селе имеется беспроволочный телеграф и немцам заранее известны планы русского командования.

И всё в этом роде.

Подобные настроения создаются не без участия оппозиционных партий, которые по-видимому не очень брезгливы в выборах способов борьбы.

Мы проходим через весь город, Литейный, Невский. Прохожие останавливаются, смотрят равнодушно.

На Николаевском вокзале мы сдали наши роты специальным офицерам. Они в шинелях солдатского, матросского сукна, носят морские палаши вместо шашек. Много прапорщиков: специальный выпуск одной из Школ прапорщиков для десантной операции. Я думаю, что если бы мы заняли Константинополь, то война была бы выиграна и окончена.

Начало беспорядков

В городе неспокойно. Говорят, рабочие бастуют и даже выставляют политические требования. Полиция разгоняет сборища на улицах. Прапорщик Гилевич попал на Знаменской площади[54] в бушующую толпу. Ему пришлось остановить свой автомобиль, так как толпа проколола шины. Занятия в батальоне идут нормально, хотя количество солдат, идущих в караулы значительно увеличено.

Жду моей очереди тоже быть отправленным в город для защиты порядка, то есть династии.

Монархист ли я? Конечно, я готов исполнить мой долг перед Царем. Я готов защищать существующий порядок от бунтующей черни и беснующейся в блудословии юдофильской интеллигенции.

Раз во главе России находится Государь Император Николай Александрович, то защищая Его, я защищаю и Россию.

Да разве я могу поступить иначе — ведь меня воспитывали честным человеком. Но к ужасу своему я замечаю, что у меня нет самого главного, что присуще природному монархисту — у меня нет Веры в моего Царя. Конечно, у меня нет революционных мечтаний, но я чувствую горечь и отвращение ко всему происходящему на верхах власти. Хотя, из малопонятного мне самому чувства своего рода осторожности и консерватизма, я стал бы защищать то, во что потерял веру. Лучше то, что есть, чем бунт и насилие. Монархическая идея не умерла, но ужасно дискредитирована.

На 2-е марта я назначен в караул в Зимний Дворец, в помощь капитану Ханыкову[55]. Я очень доволен, хотя начинаю уже волноваться, как произойдет смена караулов и т. д. Ведь в гарнизонной службе мы, Прапорщики, не очень сильны.

Уже несколько дней, как занятия прекратились. В городе пахнет бунтом. Столица охраняется войсками. Одна рота за другой при офицерах уходит в город. Позвякивают пулеметы. Я провожу дни в Собрании. Ночевать хожу к себе на Литейный[56].

26 февраля

Говорят, что беспорядки в городе усиливаются. Но войска еще не применяли оружия. Занятий в батальоне не производится. Сижу в Собрании в ожидании чего-то. Вижу в окно, как укладывают пулемет в сани Командира батальона. Кучер (не в военной форме) тщательно закрывает пулемет медвежьей полостью и уезжает со своим необычайным «седоком». Вечером иду по обыкновению домой, у Финляндского вокзала, на Литейном мосту, около Медицинской академии стоят наши роты, при офицерах, в полной боевой готовности.

* * *

О событиях февраля 1917 года см. Бюллетени Объединения Лейб-гвардейского Московского полка №№ 124 от 14 января 1950; 125 от 9 апреля 1950; 126 от 8 сентября 1950[57].

«В течение всей войны в 3-ю роту Запасного батальона переводились из 1-й, 2-й и 4-й рот штрафные молодые солдаты, а с конца 1916 года в нее назначались все прибывавшие фабричные рабочие, за различного рода преступления и проступки лишенные права отсрочки призыва в войска, которою пользовались все рабочие фабрик, работавших на оборону государства. Так как старые солдаты, эвакуированные из действующего полка за ранами и болезнями, первоначально составлявшие штат 3-й роты Запасного батальона, постепенно, по мере выздоровления, были снова отправлены в действующий полк, то к началу 1917 года 3-я рота была составлена почти исключительно из одних штрафных и осужденных по суду за разные преступления, выделенных из всего состава Запасного батальона. Остальные 3 роты батальона в начале 1917 года состояли почти исключительно из недавно мобилизованных, совершенно необученных молодых солдат, большая часть которых еще и не была приведена к присяге»[58].

27 февраля 1917 года. Бунт. Убийство подпоручика Шабунина

Как всегда, встаю утром в 7 часов и заранее выхожу из дома, чтобы вовремя прийти в казармы.

Уже несколько дней трамваи не ходят. На улицах никого нет в этот ранний час, всё спокойно. Стоит прекрасная зимняя погода. Литейный мост занят частями нашего батальона. Как всегда, лихо отдают честь. Последние дни хожу в полном боевом снаряжении, при шашке, револьвере и наплечных ремнях со свистком.

Утро провожу в Офицерском Собрании.