Послом был выбран жрец царской крови; с ним пошел другой помоложе, его сын. Они взяли с собой отряд воинов, в котором находился и этот пленный индеец, потому что им предстояло идти через области, населенные дикими племенами. Впрочем, принятая предосторожность не послужила ни к чему: дикие индейцы напали на них в таком громадном числе – не далеко от того места, где находится миссия Святой Марты, – что весь отряд был побежден и перебит, исключая одного этого человека, который попал в плен, полумертвый от ран. Однако же, по его словам, между убитыми не было найдено ни трупа младшего жреца, ни знака, доверенного ему, ни карты, указующей путь. Некоторое время пленный надеялся, что младший жрец благополучно спасся и ему удастся проникнуть в укрепленный город Кулхуакан со своим поручением; но проходили годы, а помощь ацтекам не являлась, и надежда постепенно умерла в его сердце.

Вот, преподобный отец, удивительная история, рассказанная мне тем индейцем; он говорил с искренней убедительностью верующего человека, преданного христианству и сознающего, что ему недолго осталось жить. Новообращенный горячо умолял меня послать в потаенную крепость, к язычникам, его братьям по крови, кого-нибудь из наших проповедников, чтобы просветить их словом Божьим, избавить от цепей идолопоклонства и сподобить благодати христианского милосердия. Действительно, сокровище, охраняемое ими, можно взять для того, чтобы употребить некоторую его часть в этой стране на служение Богу, остальное же отослать нашему государю-королю.

Выполнить это не особенно трудно; вместо знака, который дал бы право нам войти в Кулхуакан, достаточно слова Божия и военной силы с мечами и матчлоками. Здесь не послужит препятствием также и то, что карта, указывающая путь, затеряна. По словам индейца, эта дорога так хорошо обозначена, что, найдя ее раз, не собьешься с пути до самого конца. Там, на расстоянии одной или двух лиг по гладким местам на скалах вырезана та же фигура, как и на царском знаке, а вместе с нею стрела, указывающая ближайший поворот: эти два знака, по словам языческого жреца, повторяются до самого входа в долину Азтлана. А чтоб я не ошибся, он повел меня к одному месту на расстоянии лиги к западу от миссии Санта-Марта и указал мне одну из этих фигур, вырезанную на скале, со стрелой внизу. Приложенная мной копия обоих рисунков совершенно верна. Идя дальше по направлению, указанному стрелой, мы нашли другой такой же условный знак менее чем в двух лигах расстояния к северу. После того я не сомневался более в истине слов индейца, убедившись собственными глазами, что он говорит правду. Итак, преподобный отец, позвольте мне присоединить и мою личную просьбу к искренним мольбам этого человека о спасении душ его братьев: осмеливаюсь просить вас, чтоб вы включили меня в число миссионеров, которых отправите проповедовать слово Божие к этим язычникам в их потаенной крепости; хотя я недостоин такой чести, но мне хочется послужить Господу.

Тем более убедительно испрашиваю я этой милости, потому что в миссии Санта-Марта мне приходится обрабатывать бесплодную ниву. Несколько сот язычников, принявших от меня крещение, показывают очень мало усердия к вере и я не вижу в них почти никаких следов духовного возрождения. Многие из них, к моему прискорбию, придерживаются втайне своих языческих обрядов, а на христианское богослужение смотрят, как на забаву. Когда им надоест новая религия, что при их легкомыслии, без сомнения, случится скоро, они вернутся к идолопоклонству и, вероятнее всего, принесут меня в жертву своим языческим богам. Я знаю наверно, что, так или иначе, эти варвары разделаются со мной, а между тем, преподобный отец, ведь мне всего только двадцать три года: в этом возрасте еще слишком рано умирать! Да и как еще умирать: среди бесчеловечных, жесточайших пыток! Я же страстно хочу жить, не ради одного удовольствия, а ради того, чтоб послужить Господу и нашему отцу, святому Франциску, спасая души язычников. Поэтому я прошу включить меня в число наших миссионеров, когда двинется армия для завоевания потаенного города; там я готов со всем усердием проповедовать слово Божье язычникам, которые останутся в живых, после того как наши солдаты возьмут твердыню Кулхуакана своим победоносным мечом.

Поручаю вас, преподобный отец, милосердию Божью во всех путях ваших и молю, чтоб Он хранил вас от всякого зла в сей временной и будущей жизни. Недостойнейший из ваших служителей Франсиско де лос Ангелес.

– В самом деле, – сказал фра-Антонио, окончив чтение, – этот брат мой был недалек от истины, когда подписался недостойнейшим из подчиненных епископа. Если б у меня в руках не было такого документа, я отказался бы поверить, что один из нашего ордена в Новой Испании мог думать в такое время о спасении своей жизни, когда нужно было трудиться во славу Божью.

Что касается меня, то я был тронут человечностью этого крика о помощи со стороны несчастного брата Франциска, слова которого дошли до нас из мертвой глуби прошедшего; но печальнее всего было то, что, по всей вероятности, его постигла жестокая смерть от руки варваров, внушавшая ему такой ужас. Очевидно, он не обладал сильным характером, и его слабость обусловливалась еще юными годами; однако молодой человек не был виноват в своих природных свойствах, да и, наконец, в нем нашлось достаточно мужества для борьбы с опасностями, иначе он не оставался бы на своем посту, пока его не постиг трагический конец. А ведь ему было «только двадцать три года!

Но когда я высказал свое мнение на этот счет фра-Антонио, монах отвечал суровым тоном:

– Этот малодушный брат пренебрегал своей обязанностью. Господь посылал ему случай умереть славной смертью за веру; он же, вместо того чтоб с радостью принять такую высокую награду, только и думал о том, как бы ему сохранять временную жизнь. Если бы все христианские проповедники поступали таким образом, то христианская вера давно погибла бы на земле. Semen est sanguis Christianorum, как прекрасно выразился Тертулиан Карфагенский, а позднее блаженный Иероним.

Говоря таким образом, фра-Антонио выпрямил свой гибкий стан, а в его голосе звучала такая повелительная суровость, что он мгновенно преобразился. Передо мной стоял человек, совсем не похожий на кроткого ученого, которого я успел полюбить. Но в эту минуту, когда мне удалось заглянуть в глубь его характера, я убедился, что в нем ожил дух христианской церкви ранних времен, и тут мне стало понятно в первый раз в жизни, какого закала были те люди, которые, услыша приговор своих палачей: «Ко львам!», радостно встречали свою жестокую участь, веруя, что смертные не имеют над ними никакой власти, и уповая на милосердие своего христианского Бога.

Однако вслед затем лицо монаха сделалось печально и выразило раскаяние:

– Да простит мне Господь, что я осудил своего брата, который давно уже был осужден! Кто знает, может быть, в час испытания он встретил смерть с такой же непоколебимой твердостью, как и другие мученики? И кто знает, – продолжал фра-Антонио, переходя в более мягкий тон, как будто думая вслух, – каким образом я сам… впрочем, Господь посылает силу… – Потом он умолк, только его губы шевелились, произнося тихую молитву.

Стоит мне закрыть глаза, и я вижу его перед собой, стоящим возле старого каменного фонтана, посреди цветов, в блеске солнечного сияния; задумчивый взгляд монаха направлен куда-то вдаль, точно перед ним на минуту открылась завеса будущего; энергичное тонкое лицо выражает суровую решимость, но привлекательные черты смягчают это выражение: до того они дышат кротостью, любовью и нравственной чистотой. Не знаю, о чем молился тогда фра-Антонио в старом монастырском саду, но я уверен, что его молитва была услышана. По-моему, не простая случайность заставила нас откровенно разговориться не о чуде, заключавшемся в письме брата Франсиско, а о самом брате Франсиско и о его кончине.