– Вот и превосходно. Но они пойдут уже не по сто франков, ведь так?

– Больше. – Даниэль понизил голос. – Для других. Для вас, барменов, специальные скидки.

Старик подозрительно прищурился.

– Сколько?

– Свободная цена.

Паскаль от всего сердца рассмеялся громыхающим хохотом курильщика. Эйген даже представить себе не мог, что за дерьмо бармен обычно курил.

– Ваши условия вполне разумны, – сказал тот, возвращаясь на свое место за стойкой. – Могу я угостить вас коктейлем?

Даниэль покачал головой.

– Шотландское виски? Коньяк? А может быть, хотите воспользоваться телефоном? – Бармен указал на будку телефона-автомата у дальнего конца стойки. Стекло в будке было разбито, причем это сделал Паскаль собственноручно, чтобы намекнуть своим посетителям о том, что надо быть сдержаннее на язык. Даже здесь, в месте, куда почти не допускались незнакомые, нельзя быть уверенным, что тебя не подслушивают.

– Нет, благодарю вас. Я просто воспользуюсь туалетом.

Паскаль вскинул было брови в недоумении, но тут же опомнился и понимающе кивнул. Он был грубоватым и даже вздорным человеком, но при этом являл собой воплощенную осмотрительность. Он отлично знал, кто на самом деле платил за него арендную плату, и ненавидел немцев ничуть не меньше, чем любой средний француз. Двое его горячо любимых племянников погибли, когда разрозненные французские части тщетно пытались остановить немецкое наступление в Арденнах[22]. Но он никогда не говорил ни слова о политике. Он делал свое дело – подавал выпивку, только и всего.

Проходя вдоль стойки, Эйген услышал, как кто-то сзади проворчал: «Espиce de sans-carte!» – тип без карточек – обычное оскорбление торговцев с черного рынка. Очевидно, кто-то подслушал его разговор с Паскалем. Ну что ж, тут уже ничего не поделаешь.

В конце длинного узкого коридора, где было так темно, что Эйген с трудом мог разглядеть, куда ставил ногу, обнаружилась дверь, за которой находилась лесенка из нескольких деревянных ступенек, остро нуждающихся в ремонте. Они громко скрипели и стонали под ногами, пока он спускался. Вонь мочи и кала была невыносимой, несмотря даже на то, что предыдущий посетитель заботливо прикрыл за собой дверь в еще более вонючую уборную.

Однако Эйген не вошел в уборную, а завернул в чуланчик, где стояло имущество уборщицы. Переступая через швабры, совки и ведра, он подошел к задней стене, на которой висела половая щетка со сломанной ручкой. Схватившись за ручку – щетка, оказывается, не просто висела на стене, а была к ней прикреплена! – он потянул ее вниз и повернул против часовой стрелки. Одновременно он уперся свободной рукой в стену, и стена, которая была на самом деле дверью, поползла в сторону.

Теперь он оказался в другой темной каморке размером не более чем шесть на шесть футов. Здесь пахло плесенью и пылью. Топот ног по полу находившегося прямо наверху бара почти не слышался. Прямо перед Даниэлем оказалась стальная дверь, недавно окрашенная черной краской.

Рядом с дверью имелся звонок, куда более современный, чем тот, что был на входной двери бара. Он нажал кнопку дважды, затем еще один раз.

– Oui?[23]– послышался из-за двери грубый голос

– Это Марсель, – назвался молодой человек, известный под фамилией Эйген.

– Что вам нужно? – продолжал расспрашивать голос по-французски.

– У меня есть кое-какие товары, которые могли бы представлять для вас интерес.

– Что за товары?

– Я могу достать для вас немного масла.

– Откуда?

– Со склада возле Лилльских ворот.

– Сколько стоит?

– Пятьдесят два франка за килограмм.

– Это на двадцать больше официальной цены.

– Да, но разница в том, что я на самом деле могу раздобыть это для вас.

– Понимаю.

После небольшой паузы послышался механический щелчок, затем пневматический вздох, и дверь открылась.

Невысокий опрятный молодой человек – у него были румяные щеки, черные волосы с челкой а-ля Юлий Цезарь и круглые черные очки – криво улыбнулся.

– Вот это да! Стивен Меткалф собственной персоной, – воскликнул он с йоркширским акцентом. – Расфуфыренный в пух и прах. Что вы нам притащили, дружище?

Стивен Меткалф – он же Даниэль Эйген, он же Николас Мендоса, он же Эдуардо Моретти, он же Роберт Велан – закрыл за собой дверь, не позабыв удостовериться в том, что замок защелкнулся. По краям стальной двери была наклеена резиновая прокладка, обеспечивавшая неплохую звукоизоляцию.

Комната, в которую он вошел, тоже обладала хорошей звукоизоляцией, для чего использовались все доступные технические приспособления. Фактически это была комната в комнате, с двойными стенами, полом и потолком. Наружный слой состоял из стальных плит, далее следовало шесть дюймов резины; даже вентиляционные каналы были изолированы каучуком и стекловолокном. Низкий потолок и внутренние стены были сделаны из приготовленного на месте шлакобетона и окрашены краской того защитного цвета, какой используется в армии США.

Впрочем, далеко не вся поверхность, покрытая еще сияющей новехонькой серой краской, открывалась взгляду, так как комната по всему периметру была уставлена какими-то головокружительно сложными пультами. Даже Меткалф, который бывал здесь, по крайней мере, раз в неделю, не знал предназначения половины приборов. Впрочем, часть оборудования он узнал – коротковолновые рации «Марк XV» и «Парасет», телетайпы, защищенные от подслушивания телефоны, шифровальную машинку M-209 и проволочные магнитофоны.

За пультами сидели два молодых парня с наушниками на головах; они что-то записывали в блокноты, а их лица заливало жуткое зеленое сияние круглых экранов катодных трубок. Руками в перчатках они чуть заметно поворачивали верньеры, подстраивая частоты. Сигналы азбуки Морзе, которые они принимали, поступали на антенные кабели, проложенные на крышу по зданию, принадлежащему сочувствующему французу.

Каждый раз, когда Меткалф посещал Пещеру, как называли эту строжайше засекреченную радиостанцию, – никто не помнил, была ли она так названа по забегаловке наверху, «Le Caveau», или же просто потому, что очень походила на электронную пещеру, – количество оборудования производило на него глубокое впечатление. Все это было ввезено во Францию контрабандой, по частям доставлялось на судах или парашютистами и, конечно, строжайше запрещалось законами, которые установили нацистские оккупанты. Обнаружение коротковолнового радиопередатчика служило более чем убедительным основанием для расстрела его владельца.