– Да нет, как-то неудобно, – Иванов вытащил из золы одну картошку, потыкал в нее ножом и закатил обратно, – а вот Корнет трогал.

– А я на них даже смотреть боюсь, – Рудаки поежился и плотнее закрутил шарф вокруг шеи. – Кстати, отчего это Корнета еще нет? Должен бы раньше тебя прийти, ведь у них на Кромещине рабочая республика – даже трамваи ходят.

– Мало ли… – Иванов вытащил другую картошку. – Он и в мирное время всегда опаздывал, а сейчас…

– В брошенных домах, должно быть, мародерствует. Поле деятельности как раз для него; можно сказать, рог изобилия по сравнению с помойками, – Рудаки внимательно следил за манипуляциями Иванова с картошкой. – Он мне говорил, что новый мольберт строить задумал – материалы подходящие ищет.

– Нет, едва ли, герр Штельвельд частную собственность уважает, даже брошенную, – это у него от немецких предков. Придет, куда он денется, – Иванов, наконец, оставил впокое картошку, отошел от костра и сел на свой рюкзак. – Ты лучше скажи, придет ли Нема?

– Обещал, – Рудаки пристроился рядом на своем рюкзаке. – Ради него ведь и собираемся. Капитан слово держит.

– Капитан Нема… Это ты его так назвал? – спросил Иванов.

– Нет. Он сам себя так называет, на полном серьезе. Рудаки достал сигареты и закурил.

– Ты его хорошо знаешь?

– Как тебе сказать? Служили когда-то вместе под знаменами… Артиллерист он и, кажется, действительно капитан, а в миру вроде инженер был в каком-то НИИ.

Иванов тоже закурил, и они надолго замолчали. Похолодало. На небе появились тучи, и даже пошел было мелкий дождик, но тут же прекратился. Аборигены несколько раз заводили свою «тумбу», но как-то неуверенно, так что даже утки не пугались их криков. На противоположном берегу опять появились лошади – они тихо стояли у воды, изредка опускали головы к воде и фыркали. Так прошло, наверное, с полчаса. Вдруг один из Аборигенов вскочил и заорал тонким голосом:

– Оа-о! У-у-а!

– У-у-а! У-у-а! – такими же тонкими голосами, нараспев подхватили за ним остальные.

Иванов вздрогнул и, замахнувшись дубиной, крикнул:

– Цыц! Разбушевались тут! – Аборигены замолчали. – Должно быть, Корнета чуют, – предположил он.

Рудаки засмеялся:

– Едва ли в честь Корнета – звуки уж больно тоскливые. Напомнили мне одну филологическую загадку от местных бюрократов – знаешь, что значит «ЗОАО УУГА»?

– Нет, – рассеянно ответил Иванов, он уже снова был поглощен печеной картошкой, – напоминает крики этих вот киборгов.

– Это значит, – Рудаки выдержал приличествующую паузу, – «Зональный отряд аэродромного обслуживания украинского управления гражданской авиации». Сокращение, сам видел на какой-то конторе, а вот где, не помню.

– Врешь небось?

– Вот те крест!

– Ты же перс, огнепоклонник, а крестишься.

– Что ж мне свастику изобразить? – Рудаки вдруг замолчал, прислушиваясь. – А вот и Штельвельды пожаловали – Корнет с Ирой пришел.

– Договаривались же без баб… – Иванов отвернулся к костру.

Штельвельды возникли неожиданно, вышли откуда-то сбоку, ближе к костру Аборигенов, и стояли там, освещенные костром, похожие на живую картину «Человек эпохи конца света и его боевая подруга» – высокие, стройные, в военных куртках, за плечами рюкзаки, поза выражает постоянную готовность к любым неожиданностям. Картину дополняли кусочки пластыря на лице Штельвельда.

– Всем салют. Что пьете? Чем закусываете? – бодро спросил Штельвельд, подойдя к костру.

– Здравствуйте, Володя. Ирочка, здравствуйте, не ожидали вас увидеть сегодня, – засуетился Рудаки.

– Куда иголка, туда и нитка… – мрачно комментировал Иванов.

– Ты, Иванов, молчал бы лучше, – сказала Ирина Штельвельд. – Зачем моего кота выпустил? Я тебе кота еще не простила. Здравствуйте, Аврам. Ну как я могла его бросить?! – она кивнула на Штельвельда. – Опять с бандитами связался – еле живой пришел.

– Это не бандиты, самое, а хуже – рабочая самооборона, хотели у меня доску отобрать, – уточнил Штельвельд, снимая рюкзак.

– Мародерствуешь… – мрачно заметил Иванов, обидевшись на несправедливые обвинения Ирины Штельвельд по поводу кота.

– Так доска, самое, ничейная была, бесхозная, а мне позарез нужна для мольберта, – Штельвельду всегда было очень важно показать справедливость своих поступков.

– Да уж… – посочувствовал Рудаки. – А вон Иванова чуть луддиты не убили.

– Так ему и надо – кота погубил! – заявила Ирина Штельвельд и принялась доставать из рюкзака принесенные продукты.

– Жестокая ты, кума, и несправедливая, – возмутился Иванов, – не трогал я твоего кота, а теперь жалею, что не трогал.

– Да вы давайте к костру поближе, – миролюбивый Рудаки попытался сменить тему; он знал историю с любимым котом Ирины Штельвельд, которого Иванов будто бы выпустил из квартиры и тот исчез. – Тут у нас «типографская» имеется, картошка сейчас испечется, грибов поджарим, а пока вот, консервами можно.

– Ничейная доска была, на дороге лежала, – обиженно повторил Штельвельд, ни к кому особо не обращаясь.

– Доска ничейная, бесхозная, – сказал Штельвельд и потянул доску к себе.

– Хера, – отреагировал бригадмилец и дернул доску к себе.

– Бесхозная – я ее на дороге нашел, – повторил Штельвельд и снова потянул.

– Хера, – гнул свое бригадмилец, продолжая тянуть доску к себе.

Штельвельд решил действовать иначе и внезапно отпустил свой конец. Бригадмилец упал на спину.

Вольф Штельвельд был человеком действия и быстрых решений, поэтому жизнь у него была сложная. Он всегда гордо держал свою голову сильно повзрослевшего «греческого мальчика» и отличался тем, что по любому поводу имел свое мнение, как правило, оригинальное. Это касалось всего: от проблемы летосчисления – он отрицал как неправильные все существующие – до воспитания детей и закаливания.

Кудрявая голова Вольфа Штельвельда не знала головных уборов, и знакомые уже привыкли видеть его зимой со снежной «шапкой» на голове. Пытался он и ходить зимой босиком, пока, как утверждали недоброжелатели, не отморозил палец на ноге, стоя в телефонной будке и беседуя с одной из своих многочисленных дам.

Правда, справедливости ради следует сказать, что все его многочисленные дамы мгновенно испарились после его последней женитьбы. Его теперешняя жена, Ира, прекрасно с ним ладила: на все его теории, особые мнения и обличительные речи она отвечала двумя-тремя короткими, но вескими фразами.

– Прямо, – говорила она, например, мило растягивая гласные, когда он выдвигал очередную теорию гибели вселенной послезавтра, – как же, погибнет.