Удобно расположившись во вращающемся кресле и мелкими глотками отпивая принесенный секретаршей кофе, Владлен Михайлович невольно посмотрел на свои руки. Да-да, подумал он, вот этими самыми руками… Руки у него были большие, загорелые, с крепкими, словно каменными, пальцами, безволосые и твердые, как дерево. Воспоминания подступили, как мутная вода, и он отогнал их, брезгливо поморщившись. Помнится, добывая начальный капитал, он здорово ободрал костяшки пальцев и весь забрызгался кровавой слизью, – это когда, не сдержавшись, врезал тому недоумку по зубам…

Допив кофе, он быстро разделался с бумагами и взялся за телефон. Набрав номер, он некоторое время внимательно вслушивался в тембр гудков, пытаясь определить, не подслушивает ли его секретарша.

Вообще-то, таких грехов за Аглаей Викторовной не водилось, а если бы водились, то она осталась бы на своем месте ровно на такое время, какое необходимо, чтобы собрать вещи, но береженого, как известно, Бог бережет, и Владлен Михайлович не упускал случая подстраховаться.

Характерное эхо, обычно выдающее любителей послушать чужие разговоры по параллельному телефону, в трубке отсутствовало, и Владлен Михайлович слегка приподнял утолок рта, что означало у него удовлетворенную улыбку. Прижимая трубку плечом, он набил свой «данхилл», чиркнул зажигалкой и успел сделать глубокую затяжку, прежде чем на том конце провода ему ответили.

– Андрей Иванович, здравствуй, – заговорил он в трубку. Говорил он, как всегда, солидно, уверенно и вежливо, в располагающей манере делового человека, словно никогда и слыхом не слыхал о старшем лейтенанте Костыреве и выкрашенных в защитный цвет тяжелых деревянных ящиках. – Самарин тебя беспокоит. Узнал? Ну спасибо. Да, на этот раз, к сожалению, по делу. Ну какое может быть у законопослушного гражданина дело к родной милиции? Естественно, помощи и защиты… Ага. Да нет, не от милиции… Сам знаешь, от твоих ребят защититься – раз плюнуть.

Ну, ну, не обижайся, это же шутка… Извини. Какое дело? Да дело, понимаешь, пустяковое, но обидно, черт его дери. Машину у меня увели. Прямо от дверей офиса, среди бела дня. Нет, не сейчас. Вчера, часов в пять. Я, грешным делом, думал, что покатаются и вернут, – бывали такие случаи. Не веришь? Бывали, бывали, и не раз. А теперь вот не вернули. Вот я и говорю, обидно. – Он помолчал, вслушиваясь в то, что говорил ему невидимый собеседник и попыхивая трубкой. – Да знаю я, что по горячим следам легче. Хотя иногда мне кажется, что твои орлы даже дорогу в собственный нужник не всегда находят, не то что чужие машины… Ладно, ладно, понес… Ага. Язык отрезать – это ты хорошо придумал. Можно еще на кол посадить.

Почему это – не наш метод? Кому ты рассказываешь… Представь себе, да… Ладно, записывай. Черный джип «мицубиси», пятидверный… Что? Номер? Да откуда я знаю, какой у него номер? Это у водителя надо спросить. Вот спасибо. Правильно, пусть посмотрят.

Вряд ли, конечно, но вдруг всплывет где-нибудь… Заявление? Ну, я не знаю… Тут дел невпроворот. Пришли кого-нибудь, что ли… Ага, давай. Вот спасибо тебе, Андрей Иванович. Век буду помнить, особенно если найдешь. Как ты там вообще? Жена здорова? Ну слава Богу… А теща?

Выслушав ответ, он рассмеялся, поговорил еще пару минут, вежливо закруглил разговор и положил трубку. Дело было сделано – настолько, насколько это вообще представлялось возможным. Начальник городского управления ГИБДД был давним, можно даже сказать, старинным приятелем Владлена Михайловича еще по тем временам, когда он сам носил милицейские погоны и приезжал в Москву по делам.

Познакомились они на каком-то давно поросшем быльем семинаре, близко сошлись на последовавшем за семинаром застолье и, как часто бывает, случайное знакомство со временем переросло в долгие и взаимовыгодные приятельские отношения. Можно было не сомневаться, что брошенный в лесу джип будет доставлен к дверям офиса в ближайшее время, а если он все-таки всплывет в деле об убийстве жадного до денег старшего лейтенанта, то его владелец будет упомянут разве что в качестве одного из потерпевших от рук неизвестных преступников.

Владлен Михайлович аккуратно выбил трубку в массивную бронзовую пепельницу, тщательно прочистил ее специальным стерженьком из нержавеющей стали и спрятал в карман. Стерженек он не менее тщательно протер кусочком бумаги и положил в ящик стола на раз и навсегда отведенное для него место. Закончив эти сложные манипуляции, он с сомнением посмотрел на телефон. Ему нужно было сделать еще несколько звонков, но все они такого свойства, что звонить из офиса не стоило. Он вынул из кармана сотовый аппарат, задумчиво подбросил его на ладони и снова спрятал в карман.

– Береженого Бог бережет, – вслух повторил он свою любимую поговорку и с неудовольствием покосился на часы. До возвращения водителя, который должен был пригнать «лексус», оставалось еще очень много времени. С другой стороны, теперь, когда автобус уже в пути, спешить было некуда. Позвонить можно будет и попозже, с почтамта, а то и прямо из машины. В любом случае рисковать не стоило: денек и без того выдался нервный и совершенно непредсказуемый. Неожиданности выскакивали одна за другой, как чертики из табакерки, и Владлен Михайлович испытывал сильнейшее желание провести остаток дня как можно спокойнее. Слишком высоки были ставки, слишком велик риск.

Риск был огромен, а на кон ставилась жизнь.

Пытаясь в последний раз трезво взвесить все «за» и «против», поручик Дроздов нажил себе сильнейшую головную боль и пришел к выводу, что шансов уцелеть в этой безумной затее у него маловато – примерно десять из ста, а то и меньше.

«Какого черта! – окончательно обозлившись, подумал поручик. – А много ли у меня шансов уцелеть, если я откажусь от участия в этом деле? Пожалуй, еще меньше. Дело наше гиблое, все катится в тартарары, и только недоумки наподобие Васеньки Кулешова могут этого не видеть. Вот пусть он и подыхает „за Бога и Отечество“, благо царя уже нет…»

Сжимая в ладонях разламывающуюся от боли и словно существующую отдельно от тела голову, поручик Дроздов ни к селу ни к городу припомнил почему-то, как танцевал на балу у губернатора с дочкой Ступакова, кареглазой блондинкой Оленькой, а потом целовался с ней в саду и, кажется, обещал черт знает что – небо в алмазах и молочные реки в кисельных берегах… И ведь искренне, помнится, обещал, клялся в любви до гроба и, что смешнее всего, сам свято верил во всю эту чепуху. А потом пошло и поехало: духовые оркестры, эшелоны, Брусиловский прорыв, восторг первых побед и дальше – окопная грязь, вшивые солдаты, кишки на колючей проволоке, агитаторов – к стенке, одна винтовка на троих, кровь, водка, смерть, шинель со следами оборванных погон, наган в кармане – дрянь, бессмыслица, дерьмо собачье…

Полный набор Георгиевских крестов мерно позвякивал на груди поручика в такт громыханию вагонных колес, и казалось, что именно от этого звяканья раскалывается голова. Поручик скрипнул зубами и тяжело вскинул голову. Перед глазами поплыли черные круги.

«Идиот, – подумал он с отчаянием. – Надо же было так напиться! Ведь знал же, что наутро в дело, и все равно…»