Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тогда мы не пошли ни в какой клуб, а просто сидели и пили пиво на кухне. Вечерело, и предзакатные лучи солнца окрасили крыши проезжавших по широкому проспекту машин в одинаково золотой цвет. С шестого этажа зрелище было похоже на соревнования по бегу среди интеллигентных жуков-светлячков. Хотя настоящих светлячков я в жизни не видел, и даже не представлял, как они выглядят, не говоря уже о каких-то там забегах. Но почему-то тогда именно эта мысль пришла мне в голову.
Этих автосветлячков я хорошо запомнил. А вот о чем мы говорили, опустошая одну за другой бутылки кисловатого нефильтрованного пива – не помню хоть убей. Я все смотрел и смотрел вниз, время от времени прикладывая к губам бутылку, солнце плавно уходило за стены из похожих друг на друга, как кирпичи, зданий, автомобили один за другим стали зажигать фары, и каждый из них оставлял в глазах после себя длинный призрачный желтый след. Радио тихо играло какой-то рок, заполняя паузы между песнями невнятным бормотанием или резкими звуками рекламы, а внизу все так же скользили беспорядочные светлячки, исполосовывая темный асфальт своими лучами, словно плетьми по телу наступающей ночи.
Сейчас те же автомобили бодро и непреклонно, как жуки-скарабеи, пробивали себе путь среди таких же жуков, честно везя своих хозяев по непонятным для них – скарабеев – делам. Просто потому что так надо, и все. Автомобиль создан для того, чтобы на нем ехать. И точка. Куда, зачем – это не его железного ума дело. Главное – ехать. И эту работу он должен изо дня в день выполнять с честью.
Когда люди куда-то едут, они так и говорят – «я еду туда-то». Хотя на самом деле это их иллюзия – ведь едут не они, а их автомобили, автобусы, поезда, самолеты, сани на оленях и так далее. Люди только указывают, куда надо ехать, а остальное делают за них автомобили (ну или олени, в конце концов). Но у автомобилей и оленей нет тщеславия, а у людей – есть. И поэтому им приятнее думать, что они управляют процессом от начала до конца, и даже преисполняются от этого гордостью – вот, мол, какого зверя приручил, а сколько в нем лошадей-то… и чем больше лошадей, тем больше гордость. Хотя зачем им столько, когда на одного человека достаточно всего одной… Если задуматься, все это довольно странно и очень смешно. Как, впрочем, и многое другое в нашей жизни. Но это только если задуматься. Большинству людей это несвойственно. Меня такие размышления накрывали в основном на следующий день после обильного отравления алкоголем. А еще говорят, что алкоголь притупляет интеллект.
Шум воды в душевой прекратился. Еще минут через десять оттуда появился изрядно посвежевший Сандер, энергично вытирая свою объемную шевелюру полотенцем, отчего вокруг летели мелкие брызги, делая его похожим на смешно отряхивающуюся после купания собаку. Я невольно улыбнулся.
Через несколько минут мы уже садились в припаркованный под окнами золотой «авенсис». Машина мне сразу понравилась: в ней было удобно и уютно. Даже, пожалуй, уютнее, чем в сандеровской квартире. Сандер не спеша вырулил на проспект, а затем, перестроившись в крайний левый, резко вдавил газ в пол. Моя голова против моей воли откинулась на подголовник, тело отяжелело.
– Ну как, нормально прет? – довольно спросил Сандер, переключая передачу. Голова на мгновение приняла нормальное положение, и снова так же резко откинулась.
– Нормально. Сандер, ты не гони так, я еще жить хочу.
– Да ладно, что ты здесь забыл, в этой жизни-то?
Я внимательно посмотрел на него. Нет, кажется, сейчас он просто шутил. Но неприятное предчувствие, закравшееся куда-то под корку моего сознания еще во время утреннего разговора, вновь дало о себе знать.
Сандер сбросил и скорость и подал сигнал левого поворота.
– Понтовые мальчики не должны медленно ездить.
Спустя некоторое время мы подрулили к Красной площади и припарковались в соседней улочке, втиснувшись между двумя одинаковыми черными «мерсами».
– Выходи, пешком пройдемся. Небось забыл уже, как Кремль выглядит?
– Честно говоря, забыл.
– Честно говоря, я и сам забыл.
Я был на площади только один раз, мне тогда было лет десять. То были еще советские времена, перестройка только началась, и везде – даже у входа на Красную площадь – выстраивались длинные очереди. Пожалуй, очередь – это единственное, что я тогда запомнил. Все остальное стерлось и растворилось, как и большинство других моих детских впечатлений. Помню, что впечатление было, а каково оно, о чем – не помню, хоть убей.
Мы прошли быстрым шагом вдоль Кремля, не говоря ни слова. Каждый думал о своем. Или, скорее, ни о чем. Мы просто шли, а летний ветер то и дело порывисто взъерошивал волосы.
– Ты был в «Охотном ряду»? – спросил Сандер.
– Не-а.
– Тогда сюда и зайдем.
И мы вошли в стеклянные двери универмага.
Внутри все было в лучших традициях дорогих магазинов – полированный мрамор, точечные светильники, стекло и металл. Дорогой лифт со стеклянными стенками, опускавший нас на несколько этажей под землю. Странно, – подумал я. – Магазин под землей. Странно.
Я купил себе летний костюм от Ferre, светлый в разномастную полосочку, три тонких белых сорочки Armani, футболку и джинсы. Еще купил летние спортивные туфли (летние они только для Москвы, в нашем городе в таких можно ходить максимум до поздней весны), большие солнечные очки, плавки и вьетнамки, правда, уже не известных мне брэндов, но с одобрения Сандера. Он, кажется, знал толк в подобных вещах. Чтобы сложить все покупки, пришлось купить еще большую спортивную сумку. В примерочной я покидал в нее и одежду, в которой пришел, переоделся в костюм, нацепил для полноты картины солнечные очки и вышел. Сандер зааплодировал.
– Прямо как с обложки спрыгнул! – одобрительно улыбнулся он. Я довольно кивнул.
Мы вышли из универмага, дошли до машины, я кинул сумку на заднее сиденье и аккуратно, чтобы не помять новый костюм, водрузился на переднее.
– Оказывается, я люблю дорогие магазины, – сказал я.
– Покажи мне человека, который их не любит, – Сандер щелкнул ключом зажигания.
– Я. Я их не любил. До сегодняшнего дня. Раньше они казались мне слишком… расфуфыренными какими-то. Мне не
