скончалась волость Игорева». Совершенно естественно, что и имения частных лиц и учреждений тоже назывались «волостями»: были волости Пресвятой Богородицы, т. е. Печерского монастыря, а в XV веке у Ивана III было длинное пререкание с новгородским владыкою из-за «волостей», принадлежавших этому последнему, которые великий князь хотел присвоить себе. Но еще любопытнее, что пригороды рассматривались как частная собственность главного города области. Не один раз князья ходили на несчастный Торжок и жгли его «за новгородскую неправду» с тем, очевидно, чтобы истреблением новгородской собственности отомстить непослушному городу за его упрямство. Здесь права отца-господина перешли, таким образом, к собирательному целому, к городской общине, которая и явилась коллективным патриархом.

Из этого смешения частного и государственного права прежде всего вытекало то последствие, что князь был собственником на частном праве всей территории своего княжества. Пока князья постоянно передвигались с одного места на другое, они мало обращали внимание на эту сторону своих прав. Но когда они прочно уселись на местах в Северо-Восточной Руси, это право нашло себе тотчас же вполне реальное осуществление. Когда московского крестьянина XV–XVI веков спрашивали, на чьей земле он живет, обыкновенно получался ответ: «Та земля государя великого князя, а моего владения» или «Земля божья да государева, а рос-наши и ржи наши». Частное лицо могло быть лишь временным владельцем земли — собственником ее был князь. Он мог уступать это право собственности другому лицу, особенно лицу, для него нужному, но это была уже привилегия, которую последующие князья могли и отнять. Такой привилегией пользовались обыкновенно бояре, ближайшие сотрудники князя, потому особенно ему нужные люди. Затем той же привилегией частной земельной собственности пользовались и монастыри: первый, по времени, пример пожалованья земли в вотчину мы встречаем именно в рассказе о построении Киево-Печерского монастыря (начальная летопись 1051 года). Монастырь был основан на совсем пустом месте: «бе бо лес тут велик». Тем не менее братия предусмотрительно запаслась разрешением князя Изяслава, без чего князь всегда мог согнать монастырь с занятой им земли.

Не только князь был собственником всего недвижимого имущества своих подданных — он распоряжался и их движимостью по своему усмотрению. При Василии Ивановиче, отце Грозного, ездили в посольство в Испанию — к императору Карлу V — кн. Иван Ярославский и дьяк Трофимов. «Кесарь» щедро их одарил серебряными и золотыми сосудами, блюдами, цепями, монетами и т. п. Все это очень понравилось великому князю, и он велел снести подарки, данные его послам, в свою собственную великокняжескую кладовую. Герберштейн, рассказавший этот случай, был очень изумлен таким бесцеремонным обращением с чужой собственностью, но московское общество приняло дело совершенно хладнокровно. «Что же, — говорили Герберштейну его русские приятели, — государь иным чем пожалует».

Глава II

Феодальные отношения в Древней Руси

Что такое феодализм ♦ Крупное землевладение в Древней Руси ♦ Совпадало ли крупное землевладение с крупным хозяйством? ♦ Вотчинное хозяйство: натуральный оброк ♦ Появление денежного оброка и барщины ♦ Связь вотчины с печищем; процесс феодализации ♦ Вопрос об оседлости древнерусского крестьянства; «старожильцы» ♦ Вопрос об общине ♦ Эволюция древнерусской деревни ♦ Как возникло крупное землевладение ♦ Пожалование. Захват ♦ Задолженность мелкого землевладения: черносошное крестьянство севера России в XVII веке ♦ Закуп «Русской правды» и изорники Псковской грамоты ♦ Размеры земельной мобилизации в XVI веке ♦ Соединение политической власти с землей ♦ Вотчинное право как пережиток патриархального ♦ Вотчинный суд; вотчинные таможни ♦ Боярские дружины ♦ Вассалитет: феодальная лестница в Московской Руси ♦ Феодальная курия и боярская дума ♦ Охрана права в Древней Руси ♦ Можно ли рассматривать феодализм как юридическую систему

Первобытный общественный строй, который мы рассматривали в I главе, уже для Древней Руси стал прошлым. От него сохранялись только переживания, правда, довольно упрямые и цепкие, по глухим углам продержавшиеся почти до наших дней. Но то, что было настоящим для Древней Руси, ее повседневная действительность, принадлежало к позднейшей стадии общественного развития. Эту позднейшую стадию, возникшую непосредственно из тех отношений, которые мы условились называть первобытными, западноевропейские историки и социологи давно назвали феодализмом. Националистическая историография, усиливавшаяся доказать, что в истории России все было «своеобычно», оригинально и непохоже на историю других народов, отрицала существование феодализма в России. Она успела не одному поколению читающей публики внушить знаменитое, ставшее классическим, противоположение каменной, гористой, изрезанной горами и морями на множество клочков Европы, в каждом уголке которой сидел свой «феодальный хищник», упрямо и удачно сопротивлявшийся всем попыткам централизации, и деревянной, ровной, однообразной на всем своем протяжении России, не знавшей феодальных замков, как не знает она ни морей, ни гор — и самой природой, казалось, предназначенной для образования единого государства. Это противоположение, исходившее от наблюдений не столько над социальным строем, сколько над пейзажем, как он рисуется нам, когда мы глядим из окошка железнодорожного вагона, несомненно страдало некоторым перевесом наглядности над научностью. Стоило несколько строже поставить вопрос о том, что же такое феодализм и в чем состоят его отличительные признаки, чтобы выразительная, на первый взгляд, параллель каменного замка западноевропейского барона и деревянной усадьбы русского вотчинника утратила всю свою убедительность. В современной исторической науке ни материал построек, ни наличность или отсутствие в ландшафте горного хребта при определении основных признаков феодализма в расчет вовсе не принимаются. Эта современная наука присваивает феодализму, главным образом, три основных признака. Это, во-первых, господство крупного землевладения, во-вторых, связь с землевладением политической власти, — связь настолько прочная, что в феодальном обществе нельзя себе представить землевладельца, который не был бы в той или другой степени государем, и государя, который не был бы крупным землевладельцем, и, наконец, в-третьих, те своеобразные отношения, которые существовали между этими землевладельцами-государями: наличность известной иерархии землевладельцев, так что от самых крупных зависели более мелкие, от тех — еще более мелкие и так далее, и вся система в целом представляла собою нечто вроде лестницы. Вопрос о том, существовал