Покуда сидел и сокрушался, за дверью тесной клетушки возникло движение. Еще до того, как залязгали запоры, он уже знал: сюда идут. Двое, в кованых сапогах. С винтовками. Опять на допрос?

Зажмурился, чтобы свет не ожег глаза. Когда дверь открыли, плавно разлепил веки, увидел перед собой двоих красноармейцев в полном обмундировании. Высокий и низкий. За плечами «мосинки», на головах смешные шапки, что-то среднее между богатырским шлемом и ушанкой, видел такие у солдат на улицах.

– Подымайся, пошли! – скомандовали ему.

Поднялся, пошел, руки за спину. Те двое сопели сзади, направляли выкриками:

– Налево повертай. Теперь направо… Стой.

В глухом тупичке тот, что был повыше, открыл ключом перекрещенную стальными полосами дверь, потянул ее, она подалась с натужным скрежетом.

– Заходи!

Вадим вошел внутрь и сразу уразумел, для чего его сюда привели. Камера освещалась убогой угольной лампочкой, болтающейся под потолком. Истыканные пулями стены, засохшие бурые кляксы…

– Чего замер? Становись вон туды!

Вадим повернулся к палачам. Винтовки уже нацелились в него, пальцы лежали на спусковых крючках. В голове защелкало, как будто запустился невидимый метроном и с места в карьер сорвался с размеренного постукивания на бешеный галоп.

– Постойте, граждане! – Вадим вскинул перед собой руки, точно щит выставил. – Дайте хоть р-разуться. Сапоги никому не нужны?

Двое обменялись взглядами из-под ушанок-богатырок. Синхронно кивнули.

– Сымай, пригодятся.

Вадим, прыгая на левой ноге, нарочито неспешно стащил с правой сапог, подал высокому. Тот накинул ремень винтовки на плечо, взял сапог, оглядел, обнюхал.

– Годный!

Вадим стащил второй сапог, но вместо того, чтобы протянуть вперед, внезапно запустил им в лампочку и сиганул вбок.

Лампочка разорвалась, как граната, окропила пол стеклянным сеевом. Грянул выстрел – туда, где только что стоял Вадим. И в тот же миг стрелявший получил удар кулаком в висок.

– …твою мать!!

Конвойные доминошными костяшками повалились один на другого. Вадим видел все это как при дневном освещении, хотя в камере установилась непроницаемая темень. Перепрыгнул через распростершиеся тела, саданул плечом в дверь и вырвался наружу.

Сзади несся мат-перемат. Пока остолопы, путаясь в полах шинелей, громоздились на ноги, Вадим уже захлопнул дверь и с хряском повернул в ней ключ дважды.

Побежал по коридору. Тот имел ответвления, пришлось вспоминать, каким путем вели от «родной» камеры, а перед тем – с этажей, где кабинеты. Подвал едва ли имеет выход на улицу, значит, нужно для начала прорваться наверх.

Едва добежал до ступенек, ведущих из подвала, как навстречу высыпали с револьверами полдесятка кожаных, преградили путь.

– Куда намылился, контра?!

Здесь бы и принять недавнему герою бесславную смерть, но откуда-то из-за спин кожаных выдвинулась пятерня, вся в якорных татуировках, всплеснула зажатым в ней желтым листком. Под низкими сводами поплыл густейший бас:

– Отставить, сучье отродье! – И уже непосредственно Вадиму: – Ты Арсеньев?

У того от треволнений язык отнялся, потому ответом послужил судорожный кивок.

– Ступай за мной! И сапоги ему дайте, ироды писюкастые. Негоже по холодному полу босым шлындать. Застудится еще…

– Да он же подрасстрельный! – вразнобой загалдели кожаные. – На него приказ есть, от Медведя. В распыл его… как врага трудового народа!

– Молчать, тля обкусанная! – закачался бас, как вязкая океанская волна. – У меня тоже бумага имеется. Вот! Выкатите зявки, воблы слепошарые…

Спаситель Вадима вышел из-за спин на видное место. Наружность его впечатляла: ширококостный, похожий на орангутанга гренадер в матросской тельняшке, расклешенных штанах и бескозырке с надписью «Необузданный». Мохнатые пучки бровей над стальными глазищами, боцманские баки, усы вразлет – таких морских волков Вадим встречал разве что на страницах романов Стивенсона и Майн Рида. Еще и голосина архиерейский, и явная готовность заехать в рыло всякому, кто посмеет нарваться. Немудрено, что кожаные, поартачившись для форсу, присмирели.

– От кого бумага? – вякнул кто-то, самый храбрый. – От начальства твоего, от Браченко? Да кто он такой!

Сию же минуту татуированная лапа сгребла наглеца за шкварник и воздела кверху.

– Кто это хлебало разинул? Фильтруй хрюканину, тумба волосатая! Читать умеешь? Бумага от товарища Уншлихта, первого зама Феликса Эдмундовича… Еще вопросы есть?

Вопросы провалились в глотки, кожаные убрали наганы и сумрачно расступились. Гренадер в тельняшке встопорщил усы.

– То-то! Гребите в камыши, ушлепки залупоглазые… – Подошел к обмякшему Вадиму, пробасил уже совсем благодушно: – Идем, братишка. Больше тебя никто не тронет.

И вновь клейкая темь охватывала Вадима. Он тихонько пошуршал подушечками пальцев, и, как по волшебству, вылепились образы ближайших предметов. Вот прямо перед ним выстлан горбыль метровой ширины, утыканный семидюймовыми гвоздями. Вадим перепрыгнул через него и мягко, колобком, кувырнулся вперед. Этот маневр был задуман заранее, потому как слева маячила длиннорукая фигура. Учуять ее было проще простого – от нее исходил кислый запах пота, а хрипучее дыхание оглушило бы и Квазимодо. Фигура метнула наугад длинный нож, он пролетел над Вадимом и брякнулся о стену.

Вадим вскочил, одним прыжком очутился возле длиннорукого и, пока тот сослепу молотил воздух, подсел под него, дернул на бедро и уложил на обе лопатки. Длиннорукий застонал, а Вадим уже бежал дальше. Звуков, заскакавших по залу, было достаточно, чтобы составить четкое представление обо всем интерьере. Вот натянутые параллельно полу бечевки. Лучше к ним не прикасаться. Вадим ювелирно прополз под нижней струной и апперкотом опрокинул навзничь стрелка, который бездумно поводил «браунингом», не зная, куда бабахнуть. «Браунинг» выпал и закружился, подобно юле. Вадим подхватил его, сунул в зубы поверженному противнику:

– Какой код? Говори!

– Раздели следующий год на вчерашнее число в квадрате, возьми первые четыре цифры, запятую отбрось…

Вот и конечная цель бега с препятствиями – бронированный сейф с кодовым замком. Вадим взялся за две рифленые рукоятки. Арифмометр в голове оперативно выдал решение несложной задачки: 1924: (16 х 16) = 7,515625. Вадим проворно выставил в окошечках семерку, пятерку, единицу и еще одну пятерку. Сейф зевнул дверцей и обнажил порожние полки.

Вспыхнули лампы, и зал ярко осветился. Человек в круглых очочках, с седеющими, зачесанными торчком волосами, застопорил механический секундомер, проговорил раздельно:

– Тридцать девять секунд. Вельми поразительно!

Двое коренастых сотрудников в неизменных кожанках кое-как приняли вертикальное положение. Один потирал ушибленный подбородок, второй – колено.