— Как Дербеко относился к Хохлову?

— Как собака к палке,— хмыкает Бабарыкин.— Хохлов же ему все время на мозги капал, на нарушения указывал. Но ругаться — не ругались. Дербеко этого не любит. Все больше благодарил за ценную информацию...

Когда на перроне, взвалив на плечи мешок и включив погромче магнитофон, Бабарыкин скрывается в толпе пассажиров, Василий интересуется — кто этот парень. Отвечаю, что свидетель. Маринка заинтригованно выпаливает:

— По убийству?!

— Нарушение правил техники безопасности,— уклончиво говорю я.

— Вечно от тебя ничего не узнаешь,— обиженно надувается она.

Не отвечаю и спешу за Люськой, поднимающейся по ступеням переходного моста.

10.

Понедельник день тяжелый. Лишний раз убеждаюсь в этой истине, откапывая в восемь утра занесенный снегом гараж.

Сажусь в машину. Повернув ключ зажигания, замечаю оживленно заблестевшие глазки костяной фигурки оленевода, выполняющей прозаическую роль брелока. Покуривая трубочку, оленевод вместе со мной прислушивается к мерному гудению двигателя и довольно щурится, покачиваясь в теплых струях воздуха, поступающего из печки.

Включив фары, медленно тащусь по улицам. Скользко. Личных машин почти не видно. Автолюбители предпочитают не рисковать.

Хотя девяти еще нет, в кабинете надрывается телефон. Быстро открываю дверь, однако телефон зловредно замолкает. Но ненадолго. Снова звонок.

— Доброе утро, с вами будет говорить Борис Васильевич,— официальным тоном сообщает Семирамида из стройуправления, словно соединяет меня с генеральным секретарем Организации Объединенных Наций.

Мизеров бодрым голосом информирует, что заявление Хохлова, о котором шла речь, обнаружилось, и он может его прислать.

— Минут через двадцать буду у вас, дождитесь, пожалуйста,— прошу я, кладу трубку и выбегаю из прокуратуры.

Еду довольно быстро, но когда вхожу в приемную, сталкиваюсь с одетым в пальто Мизеровым. Он виновато улыбается.

— Думал, вы уже не приедете... В трест вот вызвали...

— Я вас задержу самую малость.

В его кабинете читаю напечатанные на старенькой «Москве» с прыгающими буквами текст и узнаю, какие непорядки возмущали Хохлова. Тот негодовал по поводу равнодушия прораба и его нежелания вести борьбу с пьяницами Жижиным и Бабарыкиным, удивлялся, почему Дербеко делает вид, будто не замечает, как Жижин торгует налево и направо кафельной плиткой. Прочитав, пристально смотрю на Мизерова.

— Кто занимался проверкой?

— Честно говоря, не успели...

— По чьей вине?

— Вы знаете, Лариса Михайловна,— изображая простодушие, произносит Мизеров.— Непостижимым образом оно оказалось у меня в столе.

Его лицо напоминает лик невинного младенца.

— Скажите, вы с Дербеко закадычные друзья? Или он ваш сват?

— Не понимаю...

— Вот и мне непонятно, что вас так тесно связывает.

Его взгляд становится тяжелым. Всем существом чувствую, как хочется ему выдохнуть: «Вон отсюда!», но делает он другое — смотрит на часы и поднимается.

— Меня ждут в тресте.

11.

В бухгалтерии СУ-15 —как во всех бухгалтериях: тишина и покой. Мое появление не вызывает никакой реакции, во всяком случае у женщин. Они продолжают сидеть, уткнувшись в ворохи бумаг, которыми, словно застывшей пеной, покрыты столы. Только глаза бегают к калькуляторам и обратно. Зато пожилой мужчина со впалыми щеками схимника мгновенно убирает что-то в ящик стола. Мне впервые приходится видеть в жизни, а не на экране такой классический тип главного бухгалтера. Сдвинутые на лоб очки, остро отточенный карандаш, черные сатиновые нарукавники. Но я ошибаюсь. Главным бухгалтером оказывается суровая на вид женщина с короткой стрижкой. Узнав, что мне требуются ведомости на зарплату второго участка за последние два года, она просит девушку с румянцем на скулах:

— Вероника, покажи.

Румяная Вероника плавно поднимается и, мягко ступая, идет к двери. Следую за ней.

Вдоволь надышавшись многолетней пылью в небольшой квадратной комнатушке без окон — «архиве»,— остаюсь удовлетворенной результатами раскопок. Кудрявый Бабарыкин не обманул.

Действительно его пытались «заинтересовать»: в первый месяц работы начислили почти на сто рублей больше, чем в последующие. Другая находка не менее любопытна. Некий Тропин, поступив на работу плотником, первые три месяца получал так себе, а на четвертый, получив почти вдвое больше, почему-то решил расстаться с участком, уволился.

Вероника оказалась словоохотливой девушкой. Пока я просматривала ведомости, она рассказала массу занятных вещей и даже под большим секретом поведала тайну о человеке в черных сатиновых нарукавниках. Интуиция не подвела меня. Иван Иванович Косарев много лет проработал главным бухгалтером управления; по три года назад пришел к начальству с необычной просьбой: попросил перевести в рядовые.

Все долго гадали, что произошло с Иваном Ивановичем, почему он променял солидную должность и приличный оклад па работу, с которой — при его квалификации — справлялся за два часа. Однако вскоре стали замечать: Косарев сидит за столом не разгибаясь. Строчит и строчит. Заинтриговал всех до невозможности. А как-то раз даже испугался. Побледнел, на глазах слезы, воздух ртом хватает. Думали — инфаркт, подбежали, а он смотрит мимо и, шевеля посипевшими губами, шепчет: «Билл задыхается... Метеорит пробил обшивку... Кислорода на две минуты... И на сотни парсеков ни одного корабля...» Никто ничего не понял, но с того дня к Ивану Ивановичу стали относиться еще бережнее.

Вместе с Вероникой возвращаюсь в бухгалтерию и благодарю Валентину Петровну. Она, чуть запнувшись на первом слово, спрашивает:

— Кто из наших понесет ответственность за несчастный случай?

— Правила техники безопасности нарушили Дербеко и Омелин,— не вдаваясь в подробности, отвечаю я.

— Омелин?

Он дал указание допустить Хохлова к работе без медицинского осмотра,— поясняю я и боковым зрением замечаю, как Косарев резко поднимается и выходит в коридор.

12.

Инспектор по кадрам, высокая женщина с крутыми бедрами и простуженным голосом, переспрашивает меня:

— Адрес Тропина? Он же давно не работает.

— Вот и хотелось бы узнать, почему.

— Я вам скажу. С Дербеко не поладили. Ну и психанул Тропин. Сейчас знаете какой народ пошел? Чуть что — заявление.

Не вдаваясь в дискуссии, прошу личные листки по учету кадров рабочих второго участка.

— Все? — удивляется инспектор.

— Их так много?

— Нет, пожалуйста.