У ствола большой раскидистой ели ворчали два волка. Их внимание привлекла девушка на ветке — это была Бринанин.

Кейн извлек свой клинок и набросился на приникших к земле волков. Они не приняли вызова и предпочли скрыться.

Он встал под деревом и помог Бринанин слезть с ветки; она с рыданием упала в его объятия. Кейн попытался задать ей пару вопросов, но Бринанин только прижималась к нему и всхлипывала. Поэтому он издал какие-то звуки, которые, как он надеялся, могли сойти за сочувствие и утешение, и дал ей выплакаться.

Они почти доехали до поляны, где охотники наткнулись на второго оленя, когда спасенная прекратила хлюпать носом.

— Фу-у! Что за вонища! Ты что, купался в крови оленя или в чьей-то еще?

— В чьей-то еще. Что, во имя Семи Безымянных, ты здесь делаешь? Я вроде припоминаю, что утром мы оставили тебя в замке.

— Я хотела отправиться на охоту, но отец не позволил. А мне все равно надо было выбраться и посмотреть, как выглядит лес после такого бурана, так что я оседлала свою лошадь и поехала за вами. Привратник выпустил меня, потому что я с ним дружу, к тому же я сказала, что просто хочу проехаться вокруг замка, и я направилась за вами, думая, что отец будет слишком занят охотой и не станет отсылать меня назад, раз уж я добралась до вас. Но тут за мной погналась стая волков. Я знала, что не смогу перегнать их в лесу, так что, когда моя лошадь добежала до того дерева, я ухватилась за ветку и полезла вверх. — Она всхлипнула. — Я думала, что у меня руки оторвутся, но знала, что должна держаться. Один из них чуть не схватил меня за ногу, пока я пыталась залезть повыше. Большинство из них погнались за лошадью — думаю, они ее поймали, хотя я этого не видела, — а эти двое остались ждать, когда я слезу. Я кричала и вопила в надежде, что кто-то из охотников услышит меня и спасет. Что ты и сделал, — закончила она.

Кейн был поражен хладнокровием девушки. Большинство женщин были бы слишком испуганы, слишком глупы, слишком слабы. Но Бринанин выжила и даже уже почти успокоилась. Это было невероятно.

Он въехал на поляну и с облегчением увидел там Тройлина и его отряд. Живых и с тушей оленя. Они приветствовали его радостными криками, потом с удивлением умолкли, разглядев покрытого кровью всадника и его спутницу.

— Кейн! Что случилось, черт возьми? — изумленно выдохнул Тройлин.

— Вот твоя дочь — целая и невредимая, — сказал Кейн. — Остальные там, с оленем. Они не последуют за нами.

Пир по случаю охоты был довольно унылым. Бить лесного зверя — занятие опасное, и чаши нередко поднимались в память погибших. Но пять трупов — это слишком. Люди пили эль с подавленным видом, и вместо обычных грубоватых шуточек слышались беспокойные разговоры о странных нападениях. Поведение волков было неестественным, и в полумраке главного зала в этот вечер рассказали немало старых легенд.

Да, невесело было за широким столом. Бринанин еще не отошла от пережитого и не вела свои привычные добродушные перепалки с отцом. Барон даже забыл наказать дочь, так он был подавлен. Место Хендерина пустовало, не было и двух его слуг. Безумный юнец сегодня ускользнул от своих стражников, долго его не могли найти и наконец застигли: Хендерин карабкался по наружной стене. Он совершенно обезумел, и Листрику пришлось запереть его, пока чары не потеряют над ним власть. Листрик вел себя как всегда. Длиннобородый астролог угрюмо поглощал пищу, награждая окружающих сердитыми взглядами.

Барон Тройлин только что дослушал, как Кейн в очередной раз рассказал о побоище в лощине. Барон уже трижды просил повторить эту историю, и каждый раз в заключение качал головой и говорил о неестественном поведении волков. Он пытался запомнить все подробности, слабо надеясь, что где-то в повествовании Кейна таится объяснение произошедшего.

Барон заметил Эвинголиса, который, как обычно, сидел в тени, наблюдая за обедающими, и грыз ребрышко оленя.

— Менестрель! — прогремел Тройлин. — В этом зале не больше веселья, чем на поминках. Спой нам что-нибудь для поднятия духа.

По столам пронесся шумок: наконец-то запахло развлечением.

Альбинос встал со своего места и взял лютню. Он недолго перебирал струны, потом поднял насмешливые глаза на Кейна и объявил:

— Вот напев, который, наверное, будет знаком нашему гостю.

Его чистый голос начал песню, и Кейн едва подавил удивленный возглас. Менестрель пел на древнем амертирском наречии — Кейн считал, что вряд ли кто-то в этой глуши понимает давно забытый язык. Эту песню некогда сочинил печально известный поэт Клем Гинех из древнего Амертири. Деяния его заставили современников сомневаться, то ли он был поэтом, который стал колдуном, то ли наоборот.

В бесконечном зеркале бессмертной души моего духа

Я возвращаюсь в давние времена,

Когда все только начиналось или еще не началось,

И вижу хрустальный узор, движущийся рисунок,

Забытый богами, но открытый внутреннему взору.

— Давай что-нибудь по-каррасальски! — проревел пьяный солдат.

Безумный старший бог в своем безумии хотел создать

Созданий смертных расу по образу богов.

И в глупом себялюбии, безрассудстве роковом творец придал

Созданьям смертным божественное совершенство

И в слепоте своей забыл: подобное творенье

Получит от обманщика отца его безумие.

Свершил он тяжкий труд, гигантское усилье,

А братья бога наблюдали за ним с усмешкой, дивясь творению глупца.

Всю землю заселил он своим губительным созданьем

И почил в самодовольстве от безумного труда.

Кое-кто из мужланов начал бить по столам, возмущаясь загадочной, непостижимой песней.

Со временем глупца созданья размножились по всей земле

И презирали тех, кто был до них, в своем безумье,

Довольные червеподобным прозябаньем для удовольствия своего бога,

Который в бездумном себялюбье играл со своими куклами.

Но в одном из них проснулось недовольство

Прозябаньем в космической грязи -

Не червем, но змеей был этот сын божьего безрассудства.

И в адской ярости от умиротворяющей лжи своего творца

Он решил быть хозяином сам себе, и отверг безымянного бога,

И своими руками убил родного брата — любимую игрушку.

Отчаяние охватило поврежденный мозг безумного бога,

Ибо он узрел порок в своем излюбленном создании

И понял, что виновник этого — он сам.

Мятежника проклял он и приговорил к безрадостному вечному блужданию,

И дал ему глаза убийцы, чтобы все узнавали Метку Кейна.