Я начал курить в тринадцать лет, как и большинство подростков, — от нечего делать. Заодно отметил, что курение — средство социализации. Закурить, чтобы стать своим. Стрельнуть сигарету и стать вдруг ближе: объединенные одной дурной привычкой. Как только вы прикуриваете от одной зажигалки, вы можете заговорить.

Но дело было не в этом. Курение приравнивается к искушенности, а количество выкуренных сигарет сходит за отсутствующий жизненный опыт. Хотя, по сути, это абсолютно бесполезный процесс. Вдыхать и выдыхать дым не дает ничего, кроме закопченных легких. Значит, здесь какой-то другой смысл.

…Очень хорошо помню, что была осень: острый мороз, отсутствие снега. Желтые листья над головой и хмурое небо. Ну и я — унылый школьник, слоняющийся по дворам в одиночестве. Тогда у меня впервые появилось желание отрастить крылья и свалить отсюда к чертовой матери. Я ощущал тесноту, хотя вокруг меня была лишь пустота.

Одновременно у меня появилось и другое, не такое явное, желание — его я осознал много позже. Острая потребность облечь в слова все, что меня окружает. Я всегда понимал суть: это было какое-то интуитивное чувство формы и содержания, но познание ее происходило почти как ощупывание вслепую. Я наконец-то хотел дать всему, что чувствую, вижу и понимаю, имя и извлечь тем самым на свет.

Отсюда поперла моя честность.

Отсюда пошли драки.

Я просто хотел, чтобы вещи называли своими именами.

Но все названия вдруг оказались ложными.

Тогда я погрузил себя в вакуум и заткнул уши музыкой, чтобы не жить в мире неверных имен…

На самом деле на тот момент я был не более чем двенадцатилетним мальчиком, с ужасом обнаружившим в себе еще какой-то внутренний мир, который совершенно не считался с правилами внешнего. Оставалось только начать курить и стать конченым аутсайдером. Шатание по улицам было сродни паломничеству, а курение превратилось чуть ли не в таинство: так я с собой общался.

Сигареты стали средством самопознания.

Тридцать первого декабря мама позвала пару своих друзей, что обещало немного унылый вечер в окружении мисок с едой и шампанским в полночь. Некоторое время я уговаривал себя отсидеться в своей комнате. Это было моим эквивалентом «отпраздновать вместе».

Но последнюю неделю я безвылазно провел дома и понял, что если еще и эту ночь проторчу в окружении компьютера, кота и унылых стен, то спячу.

Временами у меня в голове что-то взбухало и стучала сотня молотков. Или же это был всего лишь мой пульс.

Надо исчезнуть из дома. В идеале мне нужен был человек, с которым я мог бы поговорить о чем-нибудь. Быть может, рассказать, как у меня дела, или же, наоборот, послушать его.

Но такого человека не существовало.

Исподтишка начало закрадываться подозрение, что все-таки мать права. Я дичаю. Одиночество хорошо до тех пор, пока оно не начинает вас уродовать.

Поэтому часов в девять я сказал, что иду к друзьям.

— Дай мне их телефон, — крикнула вдогонку она.

В гостиной уже сидели ее гости и о чем-то переговаривались под мигание экрана. Меня проводили с легким интересом, кто-то на заднем плане произнес избитую фразу про то, как я вырос.

Я все равно их не помнил.

Дверь захлопнулась за мной в тот момент, когда мама поднялась, чтобы догнать и выпытать какую-нибудь информацию о моих несуществующих друзьях. Стремглав я слетел с лестницы и выбежал из подъезда. Вокруг расцвел колкий мороз, и я глубоко вдохнул.

Глаза болели от непрерывного сидения за компьютером, и заснеженный двор показался мне чуть ли не скриншотом с монитора. Потерев их, я медленно побрел вперед. Через пару минут понял, что не так уж и холодно. Везде переливались огни, а машины вытянулись в длинную гирлянду. Опять пробки.

На свой страх и риск я сунулся в ближайший супермаркет. Потому что на самом деле люблю такие магазины. Как ни странно, в окружении товаров и миллионов наименований я расслаблялся. Мог часами шататься меж рядами, разглядывая все подряд: от ароматических свечек до разновидностей сыров.

В супермаркетах существует иллюзия выбора. В абстрактном смысле это были поиски свободы, которая представала в виде йогуртов, подгузников и бутылок с пивом.

Так, посмеиваясь над собственными серьезными размышлениями и обезумевшими от праздника людьми, я дошел до винно-водочного отдела. В этом городе никто не требовал паспорт, достаточно было иметь хмурое небритое лицо. А в магазинчиках на окраинах водку и сигареты могли продать даже десятилетнему.

Но, вместо того чтобы напиться, я решил, что лучше пойду на дамбу. Мне не хотелось потом спьяну расшибиться на льду, хотя суицидники считают, что сочетание алого на белом смотрится выигрышно.

Так что я взял пару бутылок лимонада, какие-то крекеры и отправился в конец длинной очереди. Кишка из людей двигалась как в замедленной съемке, но торопиться было некуда. Надо пережить эту ночь, а потом… потом я что-нибудь придумаю.

На дамбу я добрался как раз к двенадцати. Я сел посередине, на мое любимое место, откуда открывался широкий обзор на весь город. Почему-то потеплело, и вдруг повеяло весной.

Невольно я вспомнил голубое небо, сливающееся с синим ледяным озером. То лето было хорошим. Хотя я не хотел это признавать.

Затем взгляд упал на мой невинный набор продуктов. Оказывается, я взял тот же лимонад, что мы пили с Сашей в последний день на озере. Бутылки утопали в песке, и это выглядело здорово. Я вскрыл горлышко и сделал глоток.

В этот момент небо разорвало от мириад искрящихся бликов. Салюты выстреливали со всех концов города. И в таком гнусном месте всем хотелось праздника. Даже мне, сидящему в одиночестве над городом с бутылкой лимонада и пачкой печенья.

Я чувствовал, что невольно в груди поднимается желание. Под искры и взмывающие в небо дорожки света я загадал: «Хочу, чтобы произошло что-то хорошее».

В тот момент мне не стоило быть одному, но и одиночество чувствовалось как-то правильно. Если бы Саша был жив, я вытащил бы его сюда, и мы смотрели бы на салют вместе. Но он умер, не дождавшись Нового года. Весь этот месяц я носил в себе образ его тела, качающегося на люстре, и чувство глубокого непонимания по отношению ко всему.

В тот момент под гром салютов я мысленно пожелал ему, где бы он ни был, счастливого Нового года.

Ближе к февралю я почувствовал острую необходимость перемен. Дома по-прежнему появлялся редко, а школу воспринимал как назойливый фоновый режим. Тот опасный, шаткий период, когда смерть сидела рядом со мной на дамбе, я пережил. Потеря Саши приоткрыла дверь в другой мир, где единственное, с чем не можешь справиться, — это ты сам.