Олеся Иванна ухмыльнулась. Антон вдруг перегнулся через прилавок, ухватил ее за плечи, притянул к себе и поцеловал прямо в губы. Семринский парень криво улыбнулся разбитым ртом.

– А вы, Олеся Иванна, и красивая, и умная.

– Зато ты дурак. – Олеся Иванна махнула рукой, едва не задев Антона по лицу. – Вот подожди, Петя вернется…

– Испугали ежа голой жопой. – Он отпустил ее, вытер рот тыльной стороной ладони, обернулся на Комарову. – Чего, Комарица?

– Ничего. Шел бы ты…

– А, вот ты, значит, как… – Антон лыбился, и видно было, что с левой стороны у него недостает двух передних зубов: одного совсем нет, а от другого торчит маленький треугольный осколок.

– Это вы в нашем штабе колючей проволоки набросали?

Комарова только теперь заметила на руках у Антона несколько длинных царапин – тонких, с рваными краями. Штаб у него и его гоп-компании был под железнодорожным мостом – отсюда километра три, быстро не сбегаешь.

Комарова отрицательно мотнула головой:

– Очень надо.

– Не ври, мелкая. Кроме вас некому. – Антон уже не улыбался, и глаза его, водянистые, с россыпью темных крапинок вокруг зрачков, смотрели зло.

– Тоша, отстань от девочки, – вступилась Олеся Иванна.

Антон дернул плечом, будто сгоняя муху, наклонился, уперся ладонями в прилавок:

– Кто тогда, если не вы?

Комарова опустила глаза и пробормотала себе под нос:

– Я тебе не мелкая, говна кусок.

Антон вздрогнул, сжал кулаки так, что костяшки пальцев стали белыми. Отец его тоже бьет, таскает за кудрявые, цвета лежалой соломы волосы. Антон кусает губы в кровь, но молчит. Он и когда дерется тоже молчит.

– Каринка с Дашкой вас у станции видели у моста. У моста вы что делали?

– Врут они всё. Слушай больше.

Антон ухмыльнулся:

– Врут, значит?

– Врут, – уверенно повторила Комарова.

– Значит, врут? А это вот что такое? – Антон запустил руку за пазуху, вытащил белый шерстяной платок, бросил на прилавок. – Ну?

Комарова уставилась на платок. Во рту было сухо, и казалось, что язык покрылся паутиной и прилип к нёбу. Мало Комарова молилась Николаю Чудотворцу и мало лупила Ленку по голым ногам хворостиной.

– Ну? Что молчишь, Комарица?

– Ну платок. И что? – наконец выговорила Комарова.

– Скажешь, не твоей сестры?

– Тоша, ну перестань, ну нахулиганили девочки по глупости… – еще раз попыталась вступиться за Комарову Олеся Иванна.

Антон снова дернул плечом и не ответил. Семринский парень смотрел на Комарову с любопытством и как будто с сочувствием, или так только казалось из-за его разбитой губы. На улице лаяли собаки, на станции свистнула электричка, прошла без остановки – на Великие Луки или на Лугу.

– Ну что? – Антон поднял платок двумя пальцами, потряс у Комаровой перед носом. На платке были нарисованы большие розовые и синие цветы. Уголок у него был надорван – значит, зацепился за проволоку, а Ленка, дура, не заметила. Вот дура… Антон бросил платок, сжал костистый кулак. При Олесе Иванне драться не полезет. Комарова взяла негнущимися пальцами платок с прилавка.

– Это мой. Ленка вчера весь день на хозяйстве была, я одна все…

– Что, думала, не узнаю?

– Думала, не узнаешь, – тихо ответила Комарова.

Комаровых мальчишки никогда особенно не трогали – разве что по мелочи, потому что те были местные. Городских они мучили нещадно: парней просто били, девчонкам бросали в волосы репьи, задирали юбки, не давали прохода, и многие на следующий год не приезжали снимать в поселке дачу. Комарова сделала шаг назад, и в спину ей уперлись полки с продуктами. Он не отстанет теперь. Если сейчас ничего не сделает – сделает потом. Однажды они поймали Светку и затащили в пещеры – за железной дорогой студенты с биостанции копали берег, искали какие-то прошлогодние ракушки. Светка, так за все годы и не научившаяся плавать, просидела там целую ночь, боясь войти в воду, продрогла и потом до конца лета ходила простуженная, и Комаровы дразнили ее сопливой.

– Это ты зря думала.

Дверь скрипнула, и Антон обернулся.

– Добрый день, Олеся Ивановна.

Максим! Комарова привстала на цыпочки и помахала ему рукой. Максим пожал Босому руку, кивнул Комаровой. Максим был из местных, но держался всегда особняком; большинство его сверстников уехали в город – кто учиться, кто работать, а он остался в поселке, учиться не пошел и устроился путевым обходчиком на станцию. Он был высокий, широкоплечий, красивый и в отличие от остальных почти не пил, и странно было, что он не уехал и не нашел себе другого занятия. Женщины говорили про Максима, что он всем хорош, только от жизни как будто ничего не хочет, а когда его спрашивали, почему так, он либо отмалчивался, либо отшучивался.

– Дай пачку «Беломора».

Комарова прежде Олеси Иванны бросилась к полке с сигаретами и папиросами, быстро ухватила из стопки бело-синюю квадратную пачку и протянула Максиму. Он взял, открыл, достал одну папиросу, помял патрон и сунул в рот, не закуривая.

– Охота вам всем этой паклей травиться, – усмехнулась Олеся Иванна.

Максим улыбнулся:

– Умная ты женщина, Олеся, а простых вещей не понимаешь.

Комарова засмеялась было, но встретила злой взгляд Антона и притихла.

– Ладно, Комарица, потом с тобой поговорим. Бывай, Макс.

Антон хлопнул по протянутой руке Максима, подмигнул Олесе Иванне. Она задумчиво накручивала на палец завитой локон. Семринский парень боком протиснулся в закрывающуюся дверь. На станции снова засвистела электричка, глухо застучала по рельсам.

– Вон как стучит. Летом так не стучали.

– Это почему?

Максим поглядел на Комарову, ответил не сразу.

– В тепле металл расширяется, стыки делаются плотнее. – Он вынул изо рта папиросу, помял ее еще пальцами. – Батю твоего сегодня видел.

– Пьяный был, что ли?

– Ну…

Максим постоял немного, как бы раздумывая, не нужно ли купить чего еще, сунул руки в карманы джинсов. Комарова отвернулась, поправляла что-то на полках, прикрепила кнопкой упавший на пол ценник.

– Там на станцию товарняк пришел, вагонов триста…

Комарова быстро обернулась:

– Да ладно!

– Ну да. Приходи завтра утром, посмотришь.

– А не уйдет до завтрего?

– Куда он денется…

Максим глянул на Олесю Иванну: та сидела на своем стуле, покачивала ногой и усмехалась непонятно чему – вот за что эта баба всем нравится? На памяти Максима два женатых мужика к ней ходили – весь поселок знал, и жена одного из них прибежала в магазин и кричала, что Олеська – змея и проститутка, а потом схватила с прилавка пакет с сахаром и бросила ей в морду.