ещё не было. Он заочно от неё отказался. Он даже не видел её. Не разговаривал с ней. Соня кого угодно может влюбить в себя. Она не чужая. Она его. Его.

Анна Соколовская: Без неё не будет и меня. Она моя.

Кирилл Сомов: Значит, это действительно финал.

Глава 5

Два года. Два года понадобилось ему, чтобы забыть меня. Вычеркнуть из памяти. Вычеркнуть из своей жизни. Два чертовых года. Почему я тогда не могу так легко от него отказаться? Почему я всё ещё живу надеждой на то, что всё ещё возможно? Может, для него ничего и не значили эти два года? Тогда зачем это всё нужно было? Зачем сватался? Зачем ждал под окнами, как Джульетту? Зачем говорил о любви? Чтобы вот так просто поставить точку?

Кирилл Сомов: Значит, это действительно финал.

Ведь когда любишь, то любишь целиком. Без каких-либо «но», без всяких ограничений. Без всяких исключений. Любишь от макушки до кончиков пальцев. Любишь каждую клеточку. Ловишь каждый взгляд, каждый вздох. Если любишь, то и принимаешь человека любым: располневшую, постаревшую, злую, больную, уставшую, сердитую, беременную. Любую. Принимают любую, когда любят. Внешность, обстоятельства и жизнь могут измениться в любую минуту. Но когда любишь, принимаешь человека изнутри и снаружи. Целиком и полностью.

Но Кирилл так просто отказался. От меня. От дочки. Кристина права. Соня не должна страдать из-за моих противоречий. Да, мне не хочется с ним сталкиваться. Он первый лишил себя дочери. Он первый лишил себя права быть отцом. Он первый решил не участвовать в её жизни. Так почему из-за него я должна лишать свою дочь тех, кто, возможно, её полюбит и примет. И у дочери будут ещё родные люди. Всю жизнь я не смогу от него бегать. А значит, нужно просто привыкнуть к мысли, что дочь растить я буду одна. Что для её счастья я смогу усмирить гордость и выдержать те пару часов, которые мы с Соней проведем в их доме.

— Собралась? — спрашивает Кристина. — Ты уже так пару минут стоишь, не двигаясь.

— Вспоминаю, все ли я взяла, — прищуриваюсь и, улыбаясь Соне, высыпаю смесь в контейнер. Буквально на два приема. Задерживаться там не планирую. Подгузников тоже беру четыре штуки. На несколько часов должно хватить. И то это много для пары часов. Не знаю, на что я вообще рассчитываю. А что, если родители будут против меня? Что, если так же не примут Соню?

Последний раз с мамой Кира я общалась в роддоме, когда уже родила Сонечку. Она была в боксе, а я в отдельной палате с одной девочкой. Не знаю, как мама Кира ни о чем не догадалась.

— Анечка, как ты себя чувствуешь? Голос такой ослабленный? — интересуется взволнованно мама Кира.

— Уже получше. Голос такой, потому что воспаление подхватила. Вот в больницу забрали, — вру, краснея. Им не хочется лгать. Но и правду открывать тоже не хочу. Не говорить же сейчас в лоб, что два часа назад пережила экстренное кесарево. При том, что наркоз на меня подействовал слабо, и два раза я просто теряла сознание. Одному Богу известно, как я родила. Ну и маме Джана. Дочь родилась восьмимесячной и маловесной. Не хочу никого грузить. Знаю, что они будут волноваться и переживать. А могут и приехать. Сейчас я хочу выдохнуть этот день. Подстроиться под новую жизнь. А потом уже скажу.

— Ох, боже мой. Девочка моя, может, тебе помощь нужна? Ты скажи, мы сейчас же закажем билеты и прилетим, — начинает суетиться тетя Катя. — Герман, ну что ты сидишь? Девочка вон какая! Иди, заказывай билеты.

— Не надо. Не надо никуда приезжать, — торопливо, насколько есть силы, их останавливаю. — Тут хорошая больница, кормят хорошо. И условия хорошие. За мной есть кому присмотреть. Вот мой друг Джан, — перевожу на него взгляд, когда он аккуратно заглядывает в щелочку, и машу ему, чтобы заходил. — Мы вместе работаем. Его мама врач, и мне она помогает в этой больнице.

— Ну хорошо, Анечка. Но если что, ты сразу звони, мы приедем. Ты же знаешь, как мы тебе благодарны за всё, что ты для нашей семьи сделала.

— Знаю, — киваю в ответ. Хоть и потерять мне пришлось намного больше: семью, любимого человека. Но я приобрела опыт и закалилась так, что теперь меня, кажется, ничего не способно сломать. А самое важное мое приобретение спит в боксе. — Мне капельницу пришли ставить. Может, созвонимся в другой день?

— Да, конечно. Отдыхай, моя дорогая, — спохватываются родители. Выдавливаю подобие улыбки и отключаюсь.

Вспоминаю один из наших разговоров. Их было ещё много. В основном я перезванивала, когда Соня спала, чтобы они не могли о чем-то догадаться. А сейчас как воспримут?

— Такси уже ждет, — оповещает Кристина с сумкой. Джан уже отнёс вещи в машину.

— Да, идем. — щелкаю выключателем и закрываю дверь. Проверяю ручку и только тогда спускаюсь с Соней на руках к машине.

Усаживаю в кресло дочь и сама сажусь рядом с ней. Даю её любимого зайца. Ещё в детстве мне этого зайца подарил Кирилл. На детской площадке тех самых старых домов. День влюбленных. Помню, как трепетало сердечко. Как ладошки потели. И как я сама боялась вручить это первое в своей жизни бумажное сердечко. А за ним и своё. И кому? Кириллу Сомову. Пусть хоть в этой новой жизни его частичка будет рядом. И дочь, видимо, тоже чувствует, не отпускает его. Даже постирать приходится отбирать с большим трудом и горькими слезами. Может, хоть взглянув на этого зайца что-то в нем встрепенётся. А может и вместе с Соней. Он изменит свое решение. Я не прошу любить меня. Я лишь хочу, чтобы у дочери был папа.

Любящий папа, который смог бы любить, защищать и не дал бы наступить на те грабли, на которых так искусно научил танцевать меня отчим и Костя… Все эти не родные мне люди.

— Ты с нами не поедешь? — интересуюсь у Джана, который стоит в ожидании своего такси. Но все же надежда, что передумает, у меня есть.

— Нет. Я пока в общежитии размещусь, а ты встретишься с его родителями, —