Этот спешно развертывавшийся полк еще не имел достаточного количества командного состава, а эшелон за эшелоном привозили сюда, казалось, несметное количество призванных и мобилизованных.

Ротой, в которую я попал, командовал младший политрук Тарасов Николай Васильевич. Я хорошо запомнил этого, первого в моей армейской жизни командира, высокого, стройного, уже успевшего устать от бессонных ночей, но не потерять при этом какого-то мудрого спокойствия. Всего-навсего с двумя «кубарями» в петлицах (а я еще в школе целых «две шпалы» носил!), он тем не менее успевал справляться с ротой более чем из пятисот человек, в основном необученных разновозрастных людей, большинство из которых были или малограмотными, или неграмотными вообще (такой контингент поступал тогда, особенно из таежных поселков).

Наш первый ротный командир сразу выделил тех, кто окончил средние школы, и буквально с первого взгляда определил, кто может временно исполнять обязанности командиров взводов, отделений (мне была определена должность командира взвода). И вся эта вчера еще неуправляемая масса людей стала, хотя и медленно, организовываться в воинские коллективы. На второй день повел он нас в баню (палатки с душевыми установками). Там нас постригли наголо, мы помылись и обмундировались, став на первый взгляд настолько одинаковыми, что даже своих друзей не узнавали. Не говоря уже о том, что на первых порах не могли определиться, кто в чьем взводе. Однако постепенно рота обретала воинские очертания.

Разместили нас в палаточном лагере, который оказался более чем в 3 километрах от общеполковой столовой, и вот всю эту дорогу наш младший политрук Тарасов успевал и ободрять, и обучать строевому или походному шагу, а мы, «командиры взводов», старались помогать ему в меру своих сил и умения. Каким-то чудом сумел наш ротный организовать и разнообразные занятия по подготовке к принятию воинской присяги, да еще успевал и личные беседы проводить со многими из нас. На всю мою жизнь Николай Васильевич Тарасов остался образцом настоящего командира и душевного политрука, и многие свои поступки я всю жизнь сверяю с ним.

На сон нам едва оставалось по 5–6 часов в сутки, а политруку нашему и того меньше. Но через несколько дней в роту прибыли мобилизованные из запаса лейтенант и младший лейтенант, которым ротный поручил по «полуроте». Вскоре нас повели на стрельбище. Я этому событию очень обрадовался, так как еще в школе успешно сдал нормы на значок «Ворошиловский стрелок», да еще сразу второй ступени. Не знаю, то ли это мой сержант-учитель был такой талантливый, то ли сказалась наследственность (мой дед, сибиряк-охотник, бил белку, что называется, «в глаз»), но стрелком я оказался действительно метким. И здесь, на войсковом стрельбище, мои результаты оказались лучшими. А всех, кто хоть как-то выполнил упражнение по стрельбе из винтовки, привели к присяге. Мало было торжественности тогда в этом ритуале, но запомнилось все до деталей. Тогда мы присягнули на верность нашей Родине – СССР. То был единственный такой день в моей жизни – больше никогда я не присягал ни другому правительству, ни другой родине. Бог миловал. И все 40 лет армейской службы я прошел под этой единственной в моей жизни присягой.

Со временем мы втянулись в это состояние непрерывных, напряженных учебных будней, и примерно через месяц наша рота стала более или менее слаженным военным организмом, и, как нам казалось, наш командир-политрук гордился уже тем, как эта некогда аморфная масса людей четко «рубала» строевой шаг, проходя по улицам города. Наши «полуротные» лейтенанты грубовато, но умело поднимали наше настроение и подбадривали такими, например, шутками: «Выше голову, задрать носы и подбородки! А как на вас смотрят девушки! И чем выше у вас носы, тем интереснее мысли у них в головах!» И действовали такие шутки беспроигрышно!

Пришло время, и нашу роту распределили по полкам и дивизиям «Дальневосточной, опоры прочной», как пели мы в своей первой строевой песне. А как жаль было расставаться с политруком Тарасовым, успевшим стать для нас поистине отцом-командиром. Спасибо Вам, Николай Васильевич, за науку!

Далее судьба забросила меня в разведвзвод 198-го стрелкового полка 12-й стрелковой дивизии 2-й Краснознаменной армии Дальневосточного фронта, где-то под Благовещенск. А здесь, уже не в запасном полку, и нагрузки физические были настоящими, и взаимоотношения устанавливались серьезнее, прочнее. Самым главным для меня командиром оказался помкомвзвода сержант Замятин. От него я схлопотал и свое первое дисциплинарное взыскание – «личный выговор». А получилось это так. Поскольку я был рослым, то на физзарядке, которая в основном заключалась в передвижении бегом, меня поставили впереди всех, даже старослужащих, то есть «направляющим». И вот когда сержант подавал команду «шире шаг», я своими длинными ногами этот шаг действительно делал шире и ускорял бег, а «старики» все одергивали меня, мол, еще успеешь, набегаешься, и я, конечно, снижал темп. После нескольких таких случаев сержант остановил взвод, вывел меня из строя и за невыполнение команд объявил тот самый выговор.

Домой об этом взыскании не стал писать, стыдно было. Долго я старался заслужить снятие выговора. Во время одного из марш-бросков километров на тридцать по дальневосточным сопкам и падям, да еще с полной выкладкой, не меньше пуда (16 килограммов), я помог отстававшему красноармейцу, взял себе его винтовку и буквально тащил за руку. Вот за проявленную взаимовыручку на марше сержант и похвалил меня, сняв «прилюдно» свой выговор. Как я был рад этому!

Своего командира взвода разведки полка, лейтенанта Золотова, видеть приходилось редко. Он целыми днями был на своих командирских занятиях. Тогда, наверное, всех офицеров серьезно «доучивали», чтобы они быстрее врастали в обстановку войны. Командира полка совсем не помню, а вот командира дивизии, полковника Чанчибадзе, невысокого плотного грузина, память хорошо сохранила. К концу войны он уже был прославленным генералом. Многому научили нас тогда, на Дальнем Востоке, его изобретательность и требовательность.

И вообще, «наука побеждать» давалась обильным потом, когда гимнастерки наши настолько просаливались, что, сняв их, можно было поставить (а не положить), – и стояли, не падали!

В детстве у меня случилось какое-то заболевание коленного сустава, и меня долго тогда лечили «от ревматизма» и больничными, и бабушкиными мазями. Здесь же под такими неимоверными нагрузками он, этот «ревматизм», будто улетучился. И до сих пор не дает о себе знать. Других болячек уже полно, а эта где-то до сих пор прячется. Многие недуги излечивала армия. И не только физические…

В разведвзводе полка я прослужил до 1 января 1942 г. В ночь под Новый год меня срочно сменили с поста у полкового знамени (был в карауле) и этой же ночью, не дав мне возможности почистить винтовку, отправили по комсомольской путевке во 2-е Владивостокское военно-пехотное училище. Я долго еще сокрушался по поводу невычищенной винтовки (все-таки сумели за столь короткое время приучить к армейскому порядку и привить любовь к оружию). Обрадовался было, что увижу Владивосток – город моей детской мечты, который я еще не видел, но о котором так много слышал. Но оказалось, что это училище находится в Комсомольске-на-Амуре.