сказать, что развитие самоуправления и индивидуальной автономии — это вместе с тем развитие способности к абстрактному мышлению.

Одно из наиболее ярких свидетельств такой связи получили, исследуя жертв несчастных случаев. Речь идет о внешнем воздействии на психологические функции головного мозга. Например, в наблюдениях Гольдштейна и Шреера (Goldstein and Schreer)[25] за пациентами, получившими травмы головного мозга, ясно показали, что серьезное ослабление абстрактного мышления одновременно вызывает распад волевого процесса. Поведение таких пациентов считается «без-вольным» (will-less), т.е. сводится к рефлекторным реакциям на текущую конкретную, понятную им ситуацию.

Например, пациенты Гольдштейна не могли нарисовать план своей палаты, но могли закончить уже начатый рисунок. Один пациент не мог установить стрелки на часах на заданный час, но мог определять время, когда ему показывали часы. Другой пациент мог продолжать считать или писать буквы, если эта последовательность уже была начата, но сам не мог начать это делать спонтанно, то есть не был в состоянии начать действовать по собственной воле...[26]

Такие пациенты утратили способность отвлекать свое внимание от того, что находится прямо перед ними. Поэтому они не могли планировать, управлять, начинать и доводить до конца действие, которое следует себе представлять. Они оставались «привязанными к стимулу» (stimulus bound). Гольдштейн и Шреер приходят к следующему выводу:

Исследования нормальных и патологических случаев позволяют утверждать, что нет никаких сомнений в существовании состояний, соответствующих или осознанной воле, или ее утрате. Нам не нужно выходить за рамки этого описательного исследования о природе психологической «силы», которую могло бы представлять осознанное волевое действие. Вполне достаточно того, что этот вид действия относится к деятельности нормальной личности на уровне абстрактного поведения и что его присутствие или отсутствие совпадает с присутствием или отсутствием абстрактной установки.[27]

Гольдштейн периодически отмечает, что способность к абстракции не следует рассматривать только как способность, присущую мышлению, или только интеллектуальную способность. Он настаивает, что это «установка», «общий уровень способностей личности в целом». Все значение этого различия не так-то легко уловить. Я уверен, что для этого следует понимать, что абстрактное мышление и его противоположность — привязанное к стимулу или конкретное мышление, в действительности, включают в себя множество разных отношений между человеком и внешним миром или, точнее говоря, между человеком и (обычно внешним) объектом, вызывающим у него интерес. Например, у пациентов с травмой головного мозга явно отсутствует некая отстраненность от объекта, с которым они взаимодействуют. Они видят объекты, но не могут их исследовать. Они реагируют на объекты (привычно и автоматически), но не могут о них думать.

Другой пациент мог хорошо пользоваться столовыми приборами во время еды, но, получив эти предметы в другое время, просто свалил их в кучу и бессмысленно перемещал[28].

Установку таких пациентов по отношению к внешнему миру нельзя назвать объективной. В каком-то смысле, пока она не будет включать в себя ощущение отдельности от объектного мира, пациенты вообще не будут иметь этой установки по отношению к миру. Эта установка для них не объективирована.

Отсутствие объектного ощущения внешнего мира не позволяет человеку осуществлять воображаемые манипуляции условиями и проецировать свои возможности, что позволяет сформировать цели и планы. Следовательно, «конкретная установка» не может привести к формированию осознанного, целенаправленного волевого действия, а позволяет осуществлять лишь ситуативные, пассивные или привычные реакции. Невозможно себе представить самоуправление или волевое действие без объектного отношения к миру.

И, напротив, «абстрактная установка» — способность смотреть на предмет или объект концептуально, как на представителя какого-то класса или нескольких разных классов, и рассматривать его с разных точек зрения, независимо от изначального контекста, — такая установка включает в себя отстраненность от этого предмета или объекта и существование по отношению к нему объективной установки. Такая установка по отношению к внешнему объекту также включает в себя ощущение отдельной от него самости человека, а значит, и объективное ощущение самости. Такое объектное ощущение мира позволяет человеку представить вещи в ином контексте, отличающемся от существующего, и представить себя самого в иных, а не в данных конкретных условиях. Она включает в себя ощущение возможностей, и в конечном счете -возможностей действия.

Я уверен, что в этом смысле объективация мира — это больше, чем условие самоуправления: она делает самоуправляемое действие неизбежным. Всякий прогресс в развитии объективации внешнего мира связан с соответствующим прогрессом в самоуправлении и индивидуальной автономии. Фактически, оказывается, что уровень объективации мира, с одной стороны, и уровень самоуправления, или автономии, личности, с другой, -это разные аспекты отношения человека к внешнему миру в данное время.

МЛАДЕНЧЕСТВО И РАЗВИТИЕ НАМЕРЕННОГО ДЕЙСТВИЯ

Новорожденный младенец никогда не делает выбора и даже никогда не совершает действие в истинном смысле этого слова. Он просто реагирует: рефлекторно, инстинктивно, даже рассеянно, как выразился Хайнц Вернер, на «глобальную жизненную ситуацию»[29]. Вот как Вернер описывает непосредственность, неотложность (immediacy) этого самого раннего типа реакции:

Для примитивного действия не существует истинно индивидуальных мотивов. Примитивное действие происходит, с одной стороны, под воздействием жизненных влечений, а с другой — под воздействием конкретных сигналов среды... [Младенец] совершает движения не под влиянием какого-то вдохновения, а потому, что его побуждают к движению жизненные силы...[30]

Изначально у младенец не ощущает себя отдельно от внешнего мира. У него нет ни ощущения внешнего объективного мира (тем более представления о нем), ни ощущения собственных действий или потребностей[31]. Шпитц[32] сравнивает качество такого недифференцированного субъективного и сенсорного ощущения с самым первым визуальным ощущением взрослых людей, которые долгое время страдали слепотой. Такие люди сначала чувствуют себя ослепленными и совершенно не могут отличить видимые формы от ослепляющего сенсорного ощущения. Один такой пациент сначала даже не осознавал, что он получает эти ощущения через зрительный канал.

Пиаже отмечает, что даже новое явное узнавание младенцем объекта — это недостаточное основание для вывода, что у него действительно есть ощущение внешнего объекта:

Одного узнавания сенсорного образа, когда он появляется снова, недостаточно, чтобы он сам собой стал образом внешнего объекта. Любое субъективное состояние можно распознать, не объясняя его воздействием объектов, не зависящих от Эго. Новорожденный младенец при кормлении узнает материнский сосок благодаря сочетанию рефлексов сосания и глотания, не ощущая его как внешний объект. Точно так же месячный младенец может распознать некоторые визуальные образы безо всякой их внешней экстериоризации.[33]

Так, Пиаже полагает, что улыбка младенца, которая впоследствии становится социальным откликом, — изначально просто реакция удовольствия, возникающего при получении приятного и известного ощущения.

Согласно Пиаже, в основном поведение младенцев может внешне напоминать намеренные действия,