Ей показалось, что в его глазах мелькнуло беспокойство, и она сказала ему с милой улыбкой:

— Не думаю, что мне в Дижоне следует чего-то опасаться. Кроме того, мне хочется получше узнать этот город, который мой отец так любил. Возможно, я здесь задержусь еще на несколько дней.

— Но это же безрассудство! — воскликнул молодой человек. — Вы слышали, что вчера вечером сказала Леонарда? Этот мерзкий Рено дю Амель живет здесь, и он по-прежнему так же жесток, как и раньше. А если он вас встретит? Вы же так похожи на мою нежную Мари!

— Вот в этом, возможно, и заключается большое отличие между моей матерью и мной. Она была чрезвычайно мягкой и нежной, даже ранимой. Я же не такая, или, вернее, уже не такая! Если мессир дю Амель захочет навредить мне — а я не знаю, под каким предлогом он мог бы покуситься на мою жизнь, — будьте уверены, что я буду начеку. Впрочем, у меня еще есть и хорошие защитники. Поезжайте спокойно! Может случиться, что мы еще увидимся вновь.

С шумом вошедшая Леонарда прервала их разговор.

Старая дева просто сияла от удовлетворения. Не заметив Кристофа, она бросила прямо с порога:

— Я нашла то, что нам надо! Дом как раз напротив того, кто нас интересует…

Заметив, что молодая женщина была не одна, она прикусила язык и покраснела. Это немного позабавило Фьору: впервые она видела на лице своей старой Леонарды следы смущения.

Воцарилось натянутое молчание. Кристоф де Бревай по очереди посмотрел на обеих женщин. Он нахмурил свои густые брови и немного побледнел.

— А чтобы лучше осмотреть Дижон, — проговорил он, медленно подбирая слова, — вам понадобился дом, находящийся по соседству с домом дю Амеля. Верно я говорю?

Фьора поднялась и подошла к молодому человеку, взглянула ему прямо в глаза:

— Совершенно верно. Но я прошу вас не думать об этом.

— Вы хотите от меня слишком многого. Что вы задумали?

— Я могла бы вам ответить, что это только мое дело, но, в конце концов, у вас, может быть, есть право знать.

Мне помнится, вчера я сказала вам, что приехала заплатить старые долги, не так ли? Так вот, Рено дю Амель — первый из должников. Я собиралась поехать в Отон, чтобы разыскать его там, но небо — или ад — решило избавить меня от этой поездки, потому что он живет теперь здесь. И я не покину Дижона до тех пор, пока не очищу этот город от присутствия дю Амеля.

— Вы что же, хотите… убить его?

— Вы меня отлично поняли, Кристоф!

— Но ведь это же безумство!

— Я так не считаю. Во всяком случае, не тратьте силы на уговоры, вы не заставите меня передумать, — твердо сказала Фьора.

Кристоф с испугом взглянул на нее, стоящую с гордо поднятой головой, такую тоненькую в черном платье, делавшем ее, казалось, еще выше и величественнее, с большими серыми глазами, в которых словно бы плыли облака. Фьора была несгибаема, как клинок меча, и молодой человек понял, что ему не удастся ее переубедить. Потерянный, так и не понявший, почему эта молодая женщина стала теперь ему так дорога, он повернулся к Леонарде, надеясь на ее поддержку, но та покачала головой:

— Вы думаете, я не пыталась отговорить ее?

— В таком случае я остаюсь! — решительно сказал Кристоф. — Я помогу вам и уеду только лишь тогда, когда это будет свершено. И если кто-то должен будет нанести удар, так это буду я!

Не говоря ни слова, Фьора взяла обе руки молодого человека, чтобы посмотреть ладони, словно хотела расшифровать линии его жизни, затем подняла глаза.

— Вы получили какой-нибудь сан? — спросила она тихо.

Кристоф покраснел под ее вопрошающим взглядом.

— Да, но я не хотел этого.

— Но, однако, это так! Эти руки были освящены.

Они не могут быть обагрены кровью.

— А что я буду делать на войне?

— Война — это другое. Были и еще есть солдаты-монахи. И кроме того, в боях вы сами будете рисковать жизнью.

— Но я больше не хочу быть ни монахом, ни солдатом, никем другим. Я хочу быть человеком, свободным в выборе своей судьбы, — воскликнул Кристоф.

— Будет так, как вы хотите, мой друг, но по крайней мере вы не запятнаете себя преднамеренным убийством.

Кроме того, я не уступлю никому права нанести удар первой. И, наконец, это убийство может быть не последнее.

Если кому и суждено погибнуть на эшафоте, так это мне. Я не желаю, чтобы вы ввязывались в это, потому что вы и так страдаете вот уже семнадцать лет. Вы заслужили право жить как пожелаете, а мне будет приятно это знать. Не отнимайте у меня этого утешения, которое будет, быть может, моим последним добрым делом!

— Умоляю вас, позвольте мне остаться! — настаивал Кристоф. — Я позабочусь о вас, я стану вашим защитником…

— Для этого есть мы, — сказал серьезным тоном только что вошедший Деметриос. — Донна Фьора права: вы должны идти навстречу своей судьбе и позволить нам самим решать нашу судьбу! Отправляйтесь, куда вы задумали…

— И вы полагаете, что теперь это возможно? — воскликнул Кристоф — Я в этом уверен. Это даже необходимо, потому что надо, чтобы однажды вы находились в определенном месте, в определенный час, чтобы оплатить долг, сделанный сегодня.

— Что вы хотите сказать этим?

— Бывает так, что предо мной иногда приоткрывается будущее. Придет день, когда вам предоставится возможность возвратить то, что вы получили, — сказал Деметриос — Верьте ему! — поддержала грека Фьора. — Он никогда не ошибается. А теперь прощайте… и молитесь за нас!

Не говоря ни слова, Леонарда взяла плащ, который Кристоф положил на табурет, войдя в комнату, и накинула его ему на плечи. Он не возражал и смотрел на Фьору так, словно не мог оторвать от нее глаз. Однако, когда Деметриос, незаметно вложив в его кошелек несколько золотых монет, подтолкнул Кристофа к молодой женщине, тот вздрогнул.

— Обнимите ее! Уже пора. Эстебан ждет вас во дворе с лошадью. Держите направление на Лотарингию, где бургундские войска начинают переформировываться. Все говорят о Тионвиле…

Фьора шагнула навстречу Кристофу, который порывисто обнял ее. Слегка отстранив его от себя, она по-родственному поцеловала его в обе щеки.

— Храни вас бог, мой милый дядюшка! Где бы вы ни были, вы навсегда останетесь в моем сердце.

Он поцеловал ее в лоб и, резко отвернувшись, выбежал из комнаты. Вслед за ним вышел Деметриос. Было слышно, как он сбежал по лестнице.

Фьора и Леонарда открыли дверь на балкон, выходивший во двор, чтобы наблюдать за отъездом Кристофа. Они увидели, как он ловко вскочил в седло, словно делал это всю жизнь, а не преклонял колена на плитах монастыря, как пожал руки Деметриосу и Эстебану.