произведению художественную законченность и красоту формы.

Характеры персонажей на глазах становятся рельефнее, живее, темпераментнее, углубляются намеченные в них черты, появляются новые. Проследим эволюцию от­дельных образов.

Образ Ольги в общем не претерпел значительных изменений и не приобрел каче­ственно новых черт; совсем небольшие правки углубляют черты ее деликатности и чут­кости. Ольга не может говорить о брате, что он «растолстел»; это исправлено на «рас­полнел»; не может, как это было в ялтинской редакции, сказать Наташе о зеленом по­ясе, что это «безвкусно» — и Чехов в беловой рукописи исправляет на деликатное «как- то странно».

Из правок другого рода интересна следующая:

Ялтинская редакция Беловая рукопись

О л ь г а <...> Здесь холодно и комары. О л ь г а <(...> Здесь холодно и... ко­

мары.

Это многоточие придает совершенно другую интонацию реплике Ольги. Ей не­приятны пйхвалы городу, который она ненавидит, из которого рвется в Москву и где все для нее плохо, а не только конкретные «комары» и холод. В паузе, обусловленной многоточием, угадывается, как Ольга ищет слово, чтоб выразить это свое чувство.

Особенно преобразился в новой редакции образ Маши, которая в ялтинской ре­дакции была намечена как несколько эксцентричная, не стесняющаяся в выражениях, немного даже вульгарная «дочь полка». В беловой рукописи Маша стала намного мягче, женственнее, сложнее и лиричнее.

Вместо слов суворовской депеши: «Слава богу, елава нам, Туртукай взят и мы там»— Маша повторяет: «У лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том».

Реплика Маши по поводу неплатежа Чебутыкина за квартиру: «Молодец доктор», звучавшая «гусарски», почти вульгарно,— заменена: «Как он важно сидит!» и снаб­жена ремарками: «(смеется)», «(все смеются)»,— что создает атмосферу общего друже­ского подсмеивания над Чебутыкиным.

Тема ее любви к Вершинину усложнилась, приобретая элементы страдания и му­чительных колебаний и вместе с тем характерной для Маши резковатой прямоты.

Ялтинская редакция Беловая рукопись

М а ш а '...у (Тихо). Я люблю Верши- Маша <...> (Тихо). Это моя тайна, нина... люблю, люблю... но вы все должны знать... Не могу молчать...

(Пауза.) Я люблю, люблю... Люблю этого человека... вы его только что видели... Ну, да что там! Одним словом, люблю Вершинина.

Особенно интересен в этом смысле четвертый акт, где Маше Чехов «прибавил много слов». В беловой рукописи написана большая сцена Маши с Чебутыкиным, начинаю­щаяся со знаменательных реплик:

М а ш а. <..увы любили мою мать?

Ч е б у т ы к и н. Очен о.

Маша. А оаа вас?

Чебутыкин (после паузы). Этого я уж не помню.

Маша, изменившая мужу,ищет оправдания в тайне своей матери: любовь к ней Че­бутыкина была взаимной — это мы угадываем и по многозначительной его паузе, и по его странному ответу.

Дальше Маша страстно и зло говорит о своем потерянном счастье, о боли за опускаю­щегося брата, на которого возлагалось столько надежд. Ей добавлен монолог: «Так вот целый день говорят, говорят..л, передающий ее внутреннее смятение и продолжающий симфоническую тему перелетных птиц. После прощания с Вершининым ей добавлены подытоживающие слова: «Неудачная жизнь...» Ей дан, наконец, финальный монолог, где опять — в последний раз — звучит сопровождающая Машу со второго акта тема пере­летных птиц, органически вплетающаяся в ее лирическую прощальную тему. (Монолог этот печатается во всех изданиях «Трех сестер» в сокращенном виде. Он сокращен по просьбе О. Л. Кннппер — см. «Переписка Чехова и Книппер», т. I, стр. 288).

Лирическая тема перелетных птиц пронизывает всю пьесу с первого акта. Инте­ресно то, что она присуща не одной только Маше, а развивается в репликах Ирины, Чебутыкина, Тузенбаха.

Так же развивается и другая лирическая тема, такая дорогая Чехову — тема де­ревьев. В четвертом акте она звучит в устах Ирины и Тузенбаха в их прощаль­ном диалоге — у Ирины как выражение непонятных, пугающих ее предчув­ствий, а у Тузенбаха, идущего на смерть, как просветленное прощание с природой.

Тему деревьев неожиданно завершает в пьесе реплика Наташи: «Велю прежде всего срубить эту еловую аллею, потом вот этот клен... По вечерам он такой страш­ный, некрасивый...» Чехов, который говорил: «Если бы каждый человек на куске зем­ли своей сделал бы все, что он может, как прекрасна была бы земля наша!»— ввел для характеристики ненавистного ему человека отвратительную черту — непонимание красоты природы, готовность ее уничтожить.

В образе Ирины правки углубляют две основные черты: стремление в Москву и жажду труда.

Тема Москвы начинает звучать с первых же реплик пьесы, значительно усиленная и опоэтизированная правками беловой рукописи.

Ольга (...> И только растет и крепнет одна мечта...

Ирина. Уехать в Москву. Продать дом, покончить здесь все — и в Москву.

Реплика обрамляется ударными словами: «В Москву», что делает ее более креп­кой ритмически и одновременно усиливает лейтмотив — стремление в Москву.

Реплика Ирины: «Вот подполковник Вершинин. Он из Москвы» — заменена од­ной фразой, динамичной и эмоциональной, несущей интонацию неожиданной радо­сти: «Подполковник Вершинин, оказывается, из Москвы».

В третьем акте, когда Ирина признается в крушении мечты: «Я все ждала, пере­селимся в Москву, там мне встретится мой настоящий, я мечтала о нем, любила...» — Чехов добавляет: «Но оказалось, все вздор, все вздор...».

В начале пьесы Ирина говорит: и я знаю, как надо жить. Милый Иван Рома- ныч, я знаю все!»

Эта восторженная фраза как бы подчеркивает наивность и непосредственность Ири­ны и освежает старую истину: «Человек должен трудиться...» и т. д. В устах Ирины, какой она является в I акте, эта сентенция звучит как ее собственное открытие смысла жизни. Во втором акте, при первом соприкосновении с трудом, Ирина падает духом: «Нет, не люблю я телеграфа, не люблю... Труд без поэзии, без мыслей...» В третьем акте она заявляет: «Не могу я работать, не стану работать». Это еще детски-капризный тон. А в четвертом акте, потеряв Тузенбаха, прочувствовав и осмыслив пустоту жизни, не наполненной полезным трудом, она, словно сразу выросшая, говорит в добавленном ей финальном монологе о своей будущей работе в спокойном, трезвом и убежденном тоне: «Завтра я поеду одна, буду учить в школе и всю свою жизнь отдам тем, кому она нужна».

Более многогранное развитие получил образ Тузенбаха. Как уже отмечалось вы­ше, развита линия его любви и восторженной нежности к Ирине; подчеркнуто теплое, дружеское отношение к товарищам.

При полном сохранении основного смысла правка придает совершенно новое зву­чание фразе Тузенбаха о труде.

Ялтинская редакция Беловаярукопись

Тузенбах. Мне так понятно это Тузенбах. Тоска по труде —

томление, тоска по труде. о боже мой, как она мне понятна!

Фраза приобрела экспрессию, темперамент, разговорный характер и является теперь великолепным