на чем свет стоит.

Я моментально поняла, что сейчас оттаскивать Милу бесполезно. Напротив, куда эффективнее посодействовать ей в ее благородном порыве. Так что я – нет, не угадали, не перепрыгнула ограду и не начала лупить санитара. Просто достала телефон и начала приближаться к Миле, параллельно снимая происходящее на камеру.

«С вами Евгения Охотникова, мы ведем репортаж с места событий, прямой эфир. Обратите внимание…»

– Я все видела. – Мила прищурилась сквозь очки и продолжила: – Дмитрий! Я каждый день наблюдала за вами, и я скажу вашему начальству – кого они еще на работу-то взяли! Шпана! Уголовник! Садист! Нельзя так с пожилыми людьми, ты посмотри, он же едва ходит, он ин-ва-лид!

Выявленный Дмитрий от неожиданности так и замер, стискивая руку на локте Руслана Осиповича. Санитар странно непонимающе глянул на своего подопечного, будто безмолвно вопрошал, что делать. Или попросту не догонял – а что такого он сделал, отчего так раскричалась эта незнакомая пожилая тетка.

Да, парень, похоже, не семи пядей во лбу. Хоть бы пальцы уже расцепил с локтя: и сам сгорбился, и Руслан Осипович так неудобно сидит, не может переменить позу. И до сих пор так смотрит, будто заплакать готов, и тоже не понимает, что происходит и за что с ним так. Хоть «Оскара» давай. По моему впечатлению, Руслан Осипович мог бы постоять за себя. Заставить с собой считаться. Было у него что-то эдакое в осанке, во взгляде – даже сейчас, когда он сжимался и морщился от криков Милы. Не военное, но властное, как у человека, привычного быть авторитетом.

Я, не опуская руки с телефоном, тем не менее, поглядывала на стоянку, где мне разрешили на минуту пристроить мой транспорт. Время-то шло; а ну как сейчас место понадобится, а тут мы – скандал разводим. Вон, уже и персонал из главного входа подтянулся, кто-то с сигаретами. Нет, ребят, вот прямо сейчас спокойного перекура не ждите…

– Вы че тут ваще? – наконец отреагировал санитар, нервно оглянувшись на перешептывающихся медсестер. Вполне вероятно, у него могли быть и знакомые коллеги в больнице. А тут такое!

Затем он заметил телефон в моей руке. В одну минуту произошли две вещи: Дмитрий выпустил руку Руслана Осиповича, как-то брезгливо отпихивая его поглубже на скамейку. А в начале улицы, на которой располагались больница и дом престарелых, раздался сигнал машины «Скорой помощи».

Я сохранила видео на телефоне и потянула Милу к машине:

– Пойдем скорее, нам надо отъезжать. Видишь, «Скорая» едет!

Мила, к ее чести, упираться не стала; но от машины еще крикнула, чуть хрипло, но все равно громко и грозно:

– У нас все заснято! Я выложу в соцсетях!

Вранье, тетя Мила не любит пользоваться интернетом и не интересуется соцсетями. Но вышло убедительно, аж я поверила.

Я, к счастью, успела освободить стоянку, и казенный больничный транспорт без помех въехал во двор. Я еще кинула прощальный взгляд на двух мужчин в саду. Лиц не увидела: Руслан Осипович нагнулся за тростью, а Дмитрий стремительно удалялся прочь, в дом.

– Я думаю, Мила, ты его испугала, – поделилась я, когда тетя перестала сердито пыхтеть. – Сама-то как? Смотри, как бы давление не того.

– Я в порядке! – решительно отрезала Мила.

Откровенно говоря, тетя меня удивила – раньше я не замечала в ней такую вот амазонку. Не иначе как жажда справедливости обуяла. Взяла, так сказать, обеими руками за горло – так что филейная часть вспыхнула праведным пламенем. Так, уже от Варданяна-младшего нахваталась. Между нами, девочками: питает он слабость к метафорам. Такое порой завернет, хоть записывай.

– Хорошо, как насчет покушать? – кротко осведомилась я. – Лично я помираю, жрать хочу. Ой, прости, кушать…

– А дома что же, и не приготовлено ничего? – подозрительно сощурилась еще не остывшая после выволочки Мила.

Ну, упс! Штирлиц, это провал.

– Мил, извини, некогда было, – виновато сообщила я, не испытывая при этом ни малейшего раскаяния. – Продукты дома есть, но готовить еще… давай-ка зарулим тут в одно местечко хорошее, ты не против?…

В «Блинчиковой» мы задержались ненадолго; только подкрепились и поехали домой. Тетя ужасно соскучилась по родной обстановке. Я ее вполне понимала: кто угодно взвоет от больничного житья, будь хоть в этой больнице самые распрекрасные условия. Дом – он дом и есть.

– …Женя! Женя, ты представляешь, вот ведь растяпа! – донеслось из Милиной комнаты. – Проглядела ведь!

– Что проглядела, Мил? – Я всунула нос в ее комнату, где тетя занималась разбором своих вещей.

– Да вот – очки!

– Очки на тебе.

– Нет, вторые, которые посильнее. У меня же две пары, по разным футлярам, а тут смотрю – вторых очков нет.

– А ты все проверила?…

– Говорю же – нет! То есть, да, посмотрела, а очков-то и нет. – Мила грузно опустилась на кровать.

Вид у нее (у тети, не у кровати) был такой, словно эта фигня расстроила ее куда сильнее нелицеприятных сцен в саду дома престарелых.

– Такие прямоугольные, в желтеньком футляре… Не иначе как в тумбочке оставила.

Я уже поняла, куда ветер дует.

– Съездить проверить? – поинтересовалась я. – Или ну их к черту, новые купим?

– Эти же новые совсем. – Мила вздохнула, поджала нижнюю губу.

Этот жест вышел у нее совсем уж старушечьим, таким безнадежно пенсионерским. А поднятый на меня взгляд был непривычно печален.

– Мил, ну о чем разговор, сегодня же съезжу. У меня там знакомые, в больнице-то, не пропадут никуда твои окуляры. Они ж сей секунд тебе не понадобятся? Нет? Так давай спокойно распакуемся, и я съезжу. Не нервничай, а то опять несварение случится.

Тем не менее это происшествие не отпускало Милу еще минут десять: закидывая вещи в стиралку, я из ванной слышала ее приглушенные причитания в комнате. Толком ничего не разобрала, кроме похожего на афоризм: «Вот и старость подкралась…»

Н-да.

Я врубила режим деликатной стирки на машинке и задумалась: чем бы поднять Миле настроение?

Непростой вопрос. Живем мы с ней бок о бок давно, а каких-то нюансов