– Тьфу, черт! – прочувствованно выругался Бобби. По его мнению, Фрэнки вела себя возмутительно. Может быть, он не очень тактично выразился, но ведь, черт побери, он же сказал истинную правду. Впрочем, возможно, не надо облекать ее в слова.

Следующие три дня показались ему бесконечно долгими. У викария болело горло, поэтому, когда он вообще разговаривал, ему приходилось шептать. Говорил он очень мало и откровенно терпел присутствие своего четвертого сына, как подобает христианину. Раз или два он цитировал Шекспира: что-то о зубе змеи и все такое…

В субботу Бобби почувствовал, что не в силах долее терпеть напряженную атмосферу в доме. Он попросил миссис Робертс, которая вместе с мужем вела хозяйство викария, приготовить ему бутерброды и, приложив к ним бутылку пива, купленную в Марчболте, в одиночку отправился на пикник. Он жутко скучал по Фрэнки эти последние несколько дней. Эти старики были невыносимы, они долдонили одно и то же…

Бобби растянулся на насыпи, поросшей папоротником-орляком, размышляя, что лучше: то ли сначала перекусить, а потом вздремнуть, то ли сначала вздремнуть, а потом перекусить. Пока он раздумывал, дело решилось само собой: он незаметно уснул.

Когда он проснулся, было половина четвертого. Бобби усмехнулся, подумав, что отец не одобрит такого времяпрепровождения. Хорошая прогулка по окрестностям миль эдак на двенадцать – вот дело, достойное молодого человека. Она подводила к хорошо известной формуле: «А теперь, пожалуй, я заработал свой ленч».

«Идиотизм, – подумал Бобби. – Зачем зарабатывать ленч, совершая такую долгую прогулку, если тебе этого не особенно хочется? В чем ее прелесть? Если она доставляет тебе удовольствие, тогда это чистое потворство собственным желаниям, а если нет – так ты дурак, что совершаешь ее!»

После чего он накинулся на свой незаработанный ленч и с аппетитом съел его. Удовлетворенно вздохнув, он откупорил бутылку пива. Необычайно горькое пиво, но определенно освежающее.

Он снова лег, зашвырнув пустую бутылку в куст вереска. Праздно развалясь, он чувствовал себя как Бог. Весь мир у его ног. Это всего лишь фраза, но какая приятная. Он может горы своротить, стоит только захотеть! У него в голове роились великие прожекты и смелые замыслы.

Потом ему опять захотелось спать. Подкралось забытье.

Он уснул… Тяжелым, вызывающим оцепенение сном…

Фрэнки подогнала свой огромный зеленый «Бентли» к бордюру у большого старинного здания, на дверях которого было написано «Больница Святого Асафа», выскочила из машины и, повернувшись, взяла пышный букет лилий. Затем позвонила. Дверь открыла женщина в халате сиделки.

– Могу я видеть мистера Джонса? – спросила Фрэнки.

Взгляд сиделки с живым интересом скользнул по девушке, «Бентли» и лилиям.

– Как о вас доложить?

– Леди Фрэнсес Деруэнт.

Сиделка вся затрепетала от восторга. Пациент вырос в ее глазах на целую голову. Она провела Фрэнки по лестнице в комнату на втором этаже.

– К вам гость, мистер Джонс. Угадайте-ка кто? Такой приятный сюрприз!

И все это бодреньким тоном, обычным для лечебных учреждений.

– Вот те на. – Бобби был ошеломлен. – Да это же Фрэнки!

– Привет, Бобби, я принесла всего лишь цветы. От них немножко веет кладбищем, но выбор был очень ограничен.

– Ах, леди Фрэнсес, – сказала сиделка, – очень милые цветы. Давайте я поставлю их в воду.

Она вышла из палаты. Фрэнки села на стул, явно предназначенный для посетителей.

– Ну-с, Бобби, – сказала она, – что все это значит?

– Эх, и не спрашивай, – отвечал Бобби. – Я здесь – настоящая сенсация. Восемь гранов морфия. Обо мне собираются написать в «Ланцете» и «БМЖ».

– А что такое «БМЖ»? – поинтересовалась Фрэнки.

– «Британский медицинский журнал».

– Ясно. Дуй дальше. Выдай еще парочку трескучих сокращений.

– Да знаешь ли ты, моя девочка, что полграна – это уже смертельная доза. Я должен был умереть уже шестнадцать раз. Правда, известен случай, когда человек остался жив после шестнадцати гранов, и все же восемь тоже неплохо, правда? Я – герой этого заведения. Такого больного у них никогда не было.

– Надо же, как повезло людям!

– А что, разве нет? Теперь им есть о чем болтать с другими пациентами.

Сиделка внесла вазы с лилиями.

– Ведь правда, сестра, у вас еще не было такого больного, как я? – с жаром спросил Бобби.

– О, вам бы не здесь быть, – сказала сиделка. – По всем законам, вам бы давно лежать на кладбище. Но, как говорится, только хорошие люди умирают молодыми… – Она хихикнула и вышла.

– Ну вот, – сказал Бобби, – я еще прославлюсь на всю Англию, увидишь.

Он продолжал болтать. Все признаки комплекса неполноценности, проявившего себя во время последней встречи с Фрэнки, теперь исчезли без следа. Бобби испытывал эгоистическое удовольствие, во всех подробностях муссируя тему своей болезни.

– Достаточно, – осадила его Фрэнки. – По правде говоря, меня не очень интересуют желудочные зонды. Послушать тебя, так можно подумать, что до тебя никто не травился.

– Мало кто выживал после восьми гранов морфия, – не унимался Бобби. – Но, черт побери, на тебя это не производит должного впечатления.

– Какое расстройство для твоих отравителей!

– Известное дело. Зря пропал хороший морфий.

– Он был в пиве, да?

– Ага. Понимаешь, кто-то нашел меня, когда я спал как убитый, попытался разбудить, но не смог. Тогда они встревожились, отнесли меня на ферму и послали за врачом…

– Остальное я уже знаю, – поспешно сказала Фрэнки.

– Сначала они думали, что я принял эту дозу нарочно. Затем, когда я все рассказал, они нашли бутылку там, куда я ее запулил, и сделали анализ. Того, что там оставалось, видимо, хватило.

– Никаких предположений относительно того, как морфий попал в бутылку?

– Глухо. Они поспрашивали в кабачке, где я ее купил, открыли другие бутылки, но все было в полном порядке.

– Кто-нибудь подложил морфий в бутылку, пока ты дрых?

– Вот именно. Я помню, что этикетка на горлышке как-то отклеивалась.

– Ну, – задумчиво кивнув, сказала Фрэнки, – это доказывает, что я была права тогда, в поезде.

– А в чем права-то?

– В том, что этого человека, Причарда, спихнули с утеса.

– То было не в поезде. Ты сказала это на станции, – слабо возразил Бобби.

– Это одно и то же.

– Но почему?

– Милый, это же очевидно. Почему кому-то надо убрать тебя с дороги? Ты же не наследник состояния или что-нибудь такое.