— Теперь в самый раз, — сказал он и, ловко перехватив топор правой рукой, взмахнул им радостно, свободно.

Плотничать Шнырикову не привыкать. Нил Крндратьевич, бывало, подолгу учил сына нужному в хозяйстве ремеслу. Внимательно следил за его самостоятельной работой, пряча улыбку в густой бороде. «Помни, сынок, — говорил, — топор на Руси всегда первым инструментом был».

Расстегнув ворот и засучив рукава гимнастерки, Николай продолжал тесать ствол неторопливыми, размеренными ударами.

«Тук!» — лезвие топора наискось врубается в ствол. «Тук! Тук!» — рука умело меняет угол, и все три зарубки отваливаются завитком, оставляя ровную белую дорожку на древесине.

Николай рубит и рубит. Его движения скупы и точны. По лицу, несмотря на прохладу, катятся капли пота.

— Перекур! — объявляет сержант Ильин.

Шныриков ударом вгоняет топор в только что начатый третий ствол и, свернув самокрутку, прикуривает.

— До вечера управимся! — прикидывает Ильин.

— Раньше.

— Не устал? — сержант дышит тяжело.

— От чего? — улыбается Николай. — Это так, физзарядка.

Он заканчивает третий ствол и переходит к последнему.

Свежеет. Грозно хмурится прикарпатское небо. Крупными каплями падает дождь. На иссиня-черном небе замысловатым зигзагом вспыхивает молния.

— Давай! Заводи! Чуть левее, взяли! — командует сержант Ильин, исполняющий и роль прораба. — Эй, Шныриков, подсоби!

Николай оставляет топор и, поднатужившись, помогает поставить бревно на место.

— Хорошо! — останавливает Ильин. — Давай скобу. Так, бей!

Гроза прошла, снова пригрело солнце.

— Обед! — останавливает работу сержант.

Только расположились с котелками, как прискакал Варакин.

— Молодцы, — осмотревшись, похвалил он.

— Еще часок, и закончим! — доложил Ильин.

— Я и приехал вас поторопить. Снова получен сигнал. Банда. Заставе приказано быть в боевой готовности.

«Почему-то все думают, что это обязательно Бир», — подумал Шныриков, продолжая тесать последнюю перекладину.

После него остается ровная, гладкая, будто полированная, поверхность.

— Через час — на заставе, — вскочив на коня, напомнил Варакин. — Боевая готовность.

— Есть, боевая готовность! — повторил Ильин.

Поглощенные делом, они восприняли эту команду как нечто обычное, не подозревая, какое испытание ожидает заставу завтра.

* * *

Поздно ночью пограничников разбудил сигнал. Заставу подняли «В ружье!».

— Первый номер! — вызвал сержант Коробской.

— Я! — отозвался Шныриков. Он был пулеметчиком по боевому расчету.

— Границу нарушила банда, — объявил им старший лейтенант. — Она уходит в сторону Черного леса. Возглавляет ее Бир.

Шныриков увидел рядом с начальником заставы бойца истребительного батальона Михаилу, приносившего саженцы, и понял: «Вот кто наших предупредил».

Отделение получило боевую задачу и выступило. Впереди шел сержант Коробской. Шныриков осторожно переступал через сплетения корней, продирался сквозь колючий кустарник. Рядом шагал Рудой.

— Догоним, — тихо шепнул Серега. — Михайло дал точное направление, далеко они не могли уйти.

Пограничники поднимались в гору уже около часа. Случайно зацепившись за корень, Николай упал. Затрещали сухие ветки, и сразу тишину леса вспороли автоматные очереди. Бандеровцы!

— Ложись! — крикнул Коробской, и Шныриков пополз влево вперед, занимая позицию с пулеметом.

Десятки вражеских автоматов решетили темноту беспорядочными очередями. Сомнений не оставалось: банда большая. Бир! Продолжая стрельбу, бандеровцы стали светить ракетами. Огонь усилился.

«Прощупать хотят, — подумал Шныриков. — Не поймут, много ли нас».

— Без команды не стрелять! — передал по цепи сержант.

Желтоватый лунный свет облил вершины деревьев. На землю упали тени. Шныриков заметил, что справа мелькнул силуэт.

— Огонь! — скомандовал Коробской.

Лес снова наполнился треском выстрелов. Враги залегли.

Темные фигуры опять поднялись и с дикими криками метнулись в разные стороны, пытаясь обойти пограничников.

— Гляди в оба! — крикнул сержант Шнырикову.

Николай увидел бандеровцев. Совсем близко, справа впереди! Повернув пулемет, дал прицельную очередь. Еще раньше полоснул автомат Сергея.

Атака захлебнулась. По Шныриков знал: сейчас она повторится.

Второй натиск начался несколькими минутами позже.

— Огонь! Плотнее огонь! — требовал сержант Коробской.

Шныриков понял: командир отделения хочет создать впечатление, что пограничников много.

Но хитрость не удалась.

— Бей комиссаров! — раздался хриплый бас. — Бей, хлопцы, их тута мало!

Враги снова пытались окружить пограничников. До полусотни, обойдя отделение Коробского, вышли с тыла.

— Отходить! — приказал сержант.

— Я прикрою! — вызвался Шныриков.

Коробской колебался.

— Отходите! — припав к пулемету, крикнул Шныриков.

— Гляди не задерживайся, — предупредил сержант.

Николай почти в упор расстрелял большую группу врагов, наседавших слева.

— Не отрываться, — повторил, уже отползая, Коробской.

— Сейчас! — Шныриков довернул пулемет на поднявшихся справа бандеровцев, но очереди не последовало. «Максим» молчал.

Задержка! Николай мгновенно снял крышку ствольной коробки, подаватель и, нажав на рычаг, хлопнул крышку на место.

Осмелевшие враги уже бросились на пограничника, когда длинная очередь ожившего пулемета, уложив бежавших впереди, снова прижала к земле бандеровцев. Дымящаяся гильза упала на руку Николая.

Пора! Он еще раз коротко полоснул огнем врагов и пополз назад, волоча за собой пулемет.

Здоровенный детина в остроконечной шапке, внезапно выскочивший из-за деревьев, выстрелил в пограничника из автомата. Шнырикова больно толкнуло в плечо и в голову. Он неловко дернулся, пытаясь подняться, и упал, зарывшись лицом в траву.

Плен

Очнулся он от резкой боли. Грудь и голову стягивали бинты. Попробовал шевельнуть рукой — не смог. Руки были крепко связаны за спиной.

Болезненно сжалось сердце. Он понял, что с ним произошло самое худшее.

Смерть не страшила Николая. Шныриков почему-то верил, что смерть обойдет его. Он просто не представлял, что перестанет жить. А если? Тогда он встретит ее как солдат. Но плен? Никогда! Он не допускал мысли о том, что может попасть в плен. Он был убежден, что этого произойти не может, даже в безвыходном положении. И вот…

Напрягаясь, пытался вспомнить, почему, при каких обстоятельствах он потерял сознание раньше, чем сумел воспользоваться тем последним патроном или гранатой, которые каждый солдат бережет для себя. Он лежал без движения, не открывая глаз, стараясь понять, как это произошло.

В сырое, пахнущее землей помещение просачивалась предрассветная свежесть. Шныриков чувствовал ее бодрящую чистоту. Вечер здесь, в горах, воспринимался иначе. Он знал уже и то, что где-то невдалеке, вероятно, не более чем в ста метрах от них, течет вода. Он угадывал ее близость по едва уловимому, но хорошо знакомому клокотанию в камнях. Николай прикинул, сколько километров отделяло район, где вчера они приняли бой, от ближайшей протоки или речки, чтобы узнать, как далеко враги ушли от места засады.

Да, не попади они вчера в эту ловушку, все бы сложилось иначе. Нет, численное превосходство бандеровцев его не пугало. Пограничники часто вступали в бой с крупными бандами, и ничего, обходилось. Глупо, очень глупо все произошло…

Шныриков застонал, открыл глаза.

— Очухался? — услышал он чей-то голос.

В двух шагах от него сидел, разбирая автомат, молодой чернобровый детина с яркими, будто накрашенными губами, в добротном, как у парашютиста,