Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Без сомнения!
— Но учти, Резкий, пока не войдешь в полное доверие, за тобой будут присматривать, и сбежать тебе не удастся. Охранники сразу ноги переломают.
Хоть как эти слова ни звучали угрожающе, я постарался бесшабашно фыркнуть:
— Никогда не убегал от сытной кормушки! Только и у меня есть три требования.
— Сколько?! — Тон орангутанга стал еще более угрожающим.
— Всего лишь три, — стараясь не вздрогнуть, стал перечислять я, загибая пальцы. — Дайте мне пожрать вначале, потом десять баксов в виде аванса и, наконец, телефон для одного звонка. А то опять родители шум подымут, меня не дождавшись.
Казалось бы, вопрос с телефоном мог оказаться самым проблемным, но шеф решил его первым. Просто молча достал телефон и протянул мне. Но когда я стал набирать номер, к моему лицу приблизился огромный, покрытый черными волосами кулачище и раздался подрагивающий от угрозы голос:
— Вот сейчас тебя слегка и проверим!..
Но я и так догадывался, что подобные шутки с моей стороны не прокатят. Родители мне все равно помочь не смогут, а голова моя треснет после первого же удара. Если уж в эту труппу не боятся людей похищать, то нравы здесь царят более чем жестокие.
Поэтому говорил просто и без всяких затей:
— Ма, извини, что разбудил. Но меня встречать не надо. Я тут работу себе нашел, если понравится, могу и надолго задержаться.
— Но у тебя все в порядке? — сразу напряглась мать.
— Ха! Естественно! Чуть позже перезвоню и похвастаюсь новой работой более подробно. Папе привет!
После чего вернул телефон, но руку оставил протянутой:
— Где мой червонец баксов?
— Нет при себе! — вызверился орангутанг.
Но иного ждать не приходилось.
— Тогда хоть пожрать чего-то дайте! А то прямо тошнит от голода.
Шеф мотнул своей косматой головой и, отправляясь к выходу, буркнул:
— Док, отведи Резкого к мэтру, пусть его подготовит к выступлению да накормит попутно. А ты, Ефремовна, пройди ко мне!
Довольная тетка тут же помчалась следом за орангутангом. При этом она премерзко виляла задом и что-то рассказывала льстивым голосом, ожидая щедрой подачки за проданного ею человека.
Видать, что-то в моем взгляде проклюнулось с особой зверской ненавистью, потому что док нахмурился и забеспокоился:
— Да ты никак на Ефремовну обозлился?
— А как же! Ей вон сразу заплатят, а мне даже чирика в аванс не дали! — пришлось мне выкручиваться с деланой обидой.
— Да ты не сомневайся, шеф у нас щедрый! Не обидит, — наущал мой провожатый, с некоторым успокоением подталкивая за плечи к выходу, — Почему ползешь? Плохо себя чувствуешь?
— Да ноги как ватные, — соврал я. Хотя уже в данный момент был готов припустить с самой максимальной скоростью. Лишь бы возможность для побега представилась.
— Ничего, еще пол часика — и все пройдет. Так что на арене сможешь и кувыркаться, и плясать, и что твоя душенька пожелает. Конечно, после согласования с мэтром.
— Ух, солидно звучит, — поддакнул я, пытаясь тем временем рассмотреть окружающие нас территории, — Он что, такой старый?
— Ха-ха! Не то слово! — развеселился док. — С него уже песок сыпется! Сейчас сам увидишь.
Оказалось, что мы не в сарае находились, а в будке огромного рефрижератора. Тот стоял на дальних задворках какого-то поместья, огороженного высоченным забором. Причем забор освещался прожекторами, и даже вскарабкаться по нему такому недорослю, как я, было бы и в теории невозможно. Сама центральная усадьба вообще искрилась разноцветными огнями, переливалось сполохами и гирляндами, и оттуда как раз неслись та самая музыка и шум веселящейся дискотечной тусовки.
А прямо на лугу возвышался вполне аккуратненький и милый, словно сошедший со средневековых рисунков, цирковой шатер. Небольших размеров и не слишком высокий, как представлялось по современным понятиям, он и внутри выглядел несколько нестандартно: манеж вдавался в боковую стенку, а трибуны для зрителей располагались всего в одну треть круга. То есть мест хватало лишь на две, максимум две с половиной сотни посетителей. «Домашний цирк», не иначе!
Не совсем вежливо док протолкнул меня в помещения под трибунами и заорал еще издалека:
— Ленька! Тут тебе шеф помощника прислал! Парню во-семнадцать лет, но роль карлика словно под него сшита. Готовь к выступлению! — Мы вошли в некое подобие гримерной, где копошилась одетая в клоунский балахон фигура. — И покорми малого, с дороги он. Зовут его Резкий, пока стажируется у тебя, — Уже поворачиваясь уходить, со смешком добавил: — Он считает, что все мэтры старые и дряхлые. Точно как ты!
Его смех еще долго слышался в этой гримерной, а я стоял и с немым ужасом пытался рассмотреть и понять суть стоящего передо мной человека. Скорее всего, он был молод, об этом и гладкая шея говорила, и розовая кожа на груди. Но вот с лицом его когда-то сотворили страшные вещи. От глаз вертикально вверх через лоб пролегло два безобразных широченных шрама. Более узкие шрамы служили продолжением бровей и тянулись к самым ушам. Еще одни, короткие, стягивали щеки. Но самые жуткие шрамы уродовали клоуна, служа как бы продолжением губ. Получалась эдакая маска ужасного, жутко хохочущего мима. И если в первый момент хотелось отпрянуть от такого лица, то, присмотревшись, в голову начинали закрадываться мысли, что это обычный розыгрыш. Просто фантазия подсказывала, что это и в самом деле умело наложенный великим мэтром клоунский макияж. И тогда от понимания и озарения губы сами начинали растягиваться в улыбке.
Но у меня не растянулись, потому что я увидел и всмотрелся в глаза человека: полные боли, тоски и безысходности. Таких глаз даже мне, в худшие мои дни видеть, в зеркале не доводилось. Так что местный мэтр совсем не радовался своей работе.
Но удивить его мне удалось. Потому что он поинтересовался:
— Разве тебе не смешно?
— Никогда не смеюсь над плачущими, — изрек я с некоторым пафосом, — Потому что сам такой.
Клоун и расслабился, и смутился одновременно, сообразив, что перед ним тоже калека.
— Извини! Я так привык к одной и той же реакции на мой вид, что давно стал садомазохистом в такие моменты. Жалею себя и упиваюсь собственной жалостью, словно идиот. Ты голоден? Давай сюда!
Он призывно махнул рукой и увлек за ширмочку, в еще меньшую подсобку, где кроме двухъярусной кровати все остальное место занимал стол и некое подобие табуретки. Причем стол оказался заставлен готовыми блюдами, мясной нарезкой, консервами, фруктами, салатами и солениями, бутылками с вином, соками и водами. У меня дар речи потерялся от такого изобилия, и я бухнулся на единственную табуретку.
— Налетай, не стесняйся, — усаживаясь на кровать, он немного запнулся, перед тем как произнести мое имя: — Резкий! У меня все артисты подкармливаются в любое время дня и ночи. А я тебя тем временем введу в курс нашей жизни. Ты как, сам к нам или по наущению со стороны?