кричал громко, с беспокойством и испугом:

— Арто, иси! Назад! Фью, фью, фью! Арто, назад!

— Ты что, Сергей, вопишь? — недовольно спросил Лодыжкин, с трудом расправляя затёкшую руку.

— Собаку мы проспали, вот что! — раздражённым голосом, грубо ответил мальчик. — Пропала собака.

Он резко свистнул и ещё раз закричал протяжно:

— Арто-о-о!

— Глупости ты выдумываешь!.. Вернётся, — сказал дедушка. Однако он быстро встал на ноги и стал кричать собаку сердитым, сиплым со сна, старческим фальцетом: — Арто, сюда, собачий сын!

Он торопливо, мелкими, путающимися шажками перебежал через мост и поднялся вверх по шоссе, не переставая звать собаку. Перед ним лежало видное глазу на полверсты ровное ярко-белое полотно дороги, но на нём — ни одной фигуры, ни одной тени.

— Арто! Ар-то-шень-ка! — жалобно завыл старик. Но вдруг он остановился, нагнулся низко к дороге и присел на корточки. — Да-а, вот оно какое дело-то! — произнёс старик упавшим голосом. — Сергей! Серёжа, поди-ка сюда.

— Ну, что там ещё? — грубо отозвался мальчик, подходя к Лодыжкину. — Вчерашний день нашёл?

— Серёжа… что это такое? Вот это, что это такое? Ты понимаешь? — еле слышно спрашивал старик.

Он глядел на мальчика жалкими, растерянными глазами, а его рука, показывавшая прямо в землю, ходила во все стороны.

На дороге в белой пыли валялся довольно большой недоеденный огрызок колбасы, а рядом с ним во всех направлениях отпечатались следы собачьих лап.

— Свёл ведь, подлец, собаку! — испуганно прошептал дедушка, всё ещё сидя на корточках. — Не кто, как он, — дело ясное… Помнишь, давеча, у моря-то, он всё колбасой прикармливал.

— Дело ясное, — мрачно и со злобой повторил Сергей.

Широко раскрытые глаза дедушки вдруг наполнились крупными слезами и быстро замигали. Он закрыл их руками.

— Что же нам теперь делать, Серёженька? А? Делать-то нам что теперь? — спрашивал старик, качаясь взад и вперёд и беспомощно всхлипывая.

— Что делать, что делать! — сердито передразнил его Сергей. — Вставай, дедушка Лодыжкин, пойдём!..

— Пойдём, — уныло и покорно повторил старик, подымаясь с земли. — Ну что ж, пойдём, Серёженька!

Вышедший из терпенья Сергей закричал на старика, как на маленького:

— Будет тебе, старик, дурака-то валять! Где это видано, всамделе, чтобы чужих собак заманивать? Чего ты глазами на меня хлопаешь? Не правду я говорю? Прямо придём и скажем: «Подавай назад собаку!» А нет — к мировому, [2] вот и весь сказ.

— К мировому… да… конечно… Это верно, к мировому… — с бессмысленной горькой улыбкой повторял Лодыжкин. Но глаза его неловко и конфузливо забегали. — К мировому… да… Только вот что, Серёженька… не выходит это дело… чтобы к мировому…

— Как это не выходит? Закон один для всех. Чего им в зубы смотреть? — нетерпеливо перебил мальчик.

— А ты, Серёжа, не того… не сердись на меня. Собаку-то нам с тобой не вернут. — Дедушка таинственно понизил голос. — Насчёт пачпорта я опасаюсь. Слыхал, что давеча господин говорил? Спрашивает: «А пачпорт у тебя есть?» Вот она какая история. А у меня, — дедушка сделал испуганное лицо и зашептал еле слышно, — у меня, Серёжа, пачпорт-то чужой.

— Как чужой?

— То-то вот — чужой. Свой я потерял в Таганроге, а может быть, украли его у меня. Года два я потом крутился: прятался, взятки давал, писал прошения. Наконец вижу — нет никакой моей возможности, живу, точно заяц, всякого опасаюсь. Покою вовсе не стало. А тут в Одессе, в ночлежке, подвернулся один грек. «Это, — говорит, — сущие пустяки. Клади, — говорит, — старик, на стол двадцать пять рублей, и я тебя навеки пачпортом обеспечу». Раскинул я умом туда-сюда. Эх, думаю, прощай моя голова. «Давай», говорю. И с тех пор, милый мой, вот я и живу по чужому пачпорту.

— Ах, дедушка, дедушка! — глубоко, со слезами в груди вздохнул Сергей. — Собаку мне уж больно жалко. Собака-то уж хороша очень!..

— Серёженька, родной мой! — протянул к нему старик дрожащие руки. — Да будь только у меня пачпорт настоящий, разве бы я поглядел, что они генералы? За горло бы взял! «Как так? Позвольте! Какое имеете полное право чужих собак красть? Какой такой закон на это есть?» А теперь нам крышка, Серёжа. Приду я в полицию — первое дело: «Подавай пачпорт! Это ты самарский мещанин Мартын Лодыжкин?» — «Я, ваше скродие». А я, братец, и не Лодыжкин вовсе и не мещанин, а крестьянин Иван Дудкин. А кто таков этот Лодыжкин — один Бог его ведает. Почём я знаю, может, воришка какой или беглый каторжник? Или, может быть, даже убивец? Нет, Серёжа, ничего мы тут не сделаем… Ничего, Серёжа…

Голос у дедушки оборвался и захлебнулся. Слёзы опять потекли по глубоким, коричневым от загара морщинам. Сергей, который слушал ослабевшего старика молча, с плотно сжатыми бровями, бледный от волнения, вдруг взял его под мышки и стал подымать.

— Пойдём, дедушка, — сказал он повелительно и ласково в то же время. — К чёрту пачпорт, пойдём! Не ночевать же нам на большой дороге.

— Милый ты мой, родной! — приговаривал, трясясь всем телом, старик. — Собачка-то уж очень затейная… Артошенька-то наш… Другой такой не будет у нас…

— Ладно, ладно… Вставай, — распоряжался Сергей. — Дай я тебя хоть от пыли-то очищу. Совсем ты у меня раскис, дедушка.

В этот день артисты больше не работали. Несмотря на свой юный возраст, Сергей хорошо понимал всё роковое значение этого страшного слова «пачпорт». Поэтому он не настаивал больше ни на дальнейших розысках Арто, ни на мировом, ни на других решительных мерах. Но пока он шёл рядом с дедушкой до ночлега, с лица его не сходило новое, упрямое и сосредоточенное выражение, точно он задумал про себя что-то чрезвычайно серьёзное и большое.

Не сговариваясь, но, очевидно, по одному и тому же тайному побуждению, они нарочно сделали значительный крюк, чтобы ещё раз пройти мимо «Дружбы». Перед воротами они задержались немного, в смутной надежде увидеть Арто или хоть услышать его лай.

Но резные ворота великолепной дачи были плотно закрыты, и в тенистом саду, под стройными печальными кипарисами, стояла важная, невозмутимая, торжественная тишина.

— Гос-спо-да! — шипящим голосом произнёс старик, вкладывая в это слово всю едкую горечь, переполнившую его сердце.

— Будет тебе, пойдём! — сурово приказал мальчик и потянул своего спутника за рукав.

— Серёженька, может, убежит от них ещё Артошка-то? — вдруг опять всхлипнул дедушка. — А? Как ты думаешь, милый?

Но мальчик не ответил старику. Он шёл вперёд большими, твёрдыми шагами. Его глаза упорно смотрели вниз на дорогу, а тонкие брови сердито сдвинулись к переносью.

VI

Молча дошли они до Алупки. Дедушка всю дорогу кряхтел и вздыхал.