— То — другое, — вздохнула императрица. — Ты — мужчина, тебе не понять... По тебе-то, бабы, поди, до сих пор сохнут?

— Ну их к бесу, надоели! — Потемкин бросил взгляд в окно: — Как тебе праздник, матушка?

— Хорош. Сколько же ты за него выложил?

— Чуть менее пяти мильёнов, — довольно прищурил единственный глаз Потемкин.

Екатерина ахнула:

— Сколько?! Ах, князь, князь... А я-то, бедная, не знаю, где денег на государственные нужды раздобыть.

— Ну, о бедности твоей я наслышан, — со странными нотками в голосе сказал Потемкин. — И о подарках скромных...

Екатерина виновато улыбнулась. Князь подошел ближе, почти в упор, разглядывая ее. Четвертый месяц гостил он в Петербурге, но так и не мог понять: играет с ним императрица, или и впрямь время настолько коснулось когда-то остроумнейшей и блистательнейшей женщины мира. Хитрая, упрямая, целеустремленная, неизменно добивающаяся своего, и вдруг... Вот это... Потемкин ехал в Петербург исполненный решимости свернуть шею необычайно наглому и подловатому щенку, слишком много власти взявшему возле стареющей императрицы, но такого не ожидал даже он...

— Что ты все вглядываешься в меня? — спросила Екатерина. — Не узнаешь?

— Не узнаю, — глухо признался он. — Что с тобой, Катя?

— Как что? Неужто, сам не видишь? Стара я стала. Ты — и то седой, а я ведь куда постарше твоего буду. На кого оставить все? Сын — дурак, и даже не скрывает этого. Внук мал еще... Растащат все... Меня ведь уже сейчас все вокруг обмануть норовят. Думают — не замечаю... Да ты садись, светлейший, в ногах правды нет.

Потемкин, словно завороженный, опустился в кресло напротив.

— Боюсь не успеть, — честно сказала Екатерина. — Многое сделано, но еще больше сделать предстоит. На полдороге оставить — все начинания загубить. Одна надежда — на Сашеньку... Да еще на тебя. Ты муж мой перед Богом, ты не предашь.

— Только это одному Богу и ведомо, — горько усмехнулся он.

— Почему же? Документы я сохранила, их Безбородко надежно стережет. Свидетели еще живы. Перекусихина, Чертков, да и племянник твой... При необходимости, доказательств хватит. Только лучше бы без этого обойтись. Мы с тобой это уже обсуждали... Хочу в завещании тебя опекуном и наставником Сашиным сделать. Сдюжишь?

— Ты себя раньше времени не хорони, ты еще меня переживешь, — мягко сказал он, но на душе немного полегчало: не разрушить Зубову его начинаний. — Эх ты, «тридцать три несчастья»...

Екатерина улыбнулась, не разжимая губ (стеснялась пустоты на месте передних зубов). «Тридцать три несчастья»... Да, когда-то именно так звал ее Орлов. Молодая, суматошная, любительница всего нового и необычного, она словно притягивала к себе всевозможные беды. То и дело несли юную принцессу кони, с завидной периодичностью горели и даже обрушивались дома, в которых она останавливалась на ночлег, рассыпались мосты, по которым она проезжала, а уж кареты ее и вовсе бились, как бокалы на хмельном пиру. Но... Бог миловал, и вспоминать о той поре теперь было даже как-то... забавно.

— Да, наделали мы в свое время дел, — кивнула она. — Есть что вспомнить. Другим и трех жизней не хватит.

— А могли бы жить, как люди...

— Не могли, — ласково возразила она. — Судьба такая, Гришенька.

— Да уж, судьба... Все не как у людей. Дети, как стыд, по углам запрятаны. Всю жизнь рядом, но не вместе...

— Вот так и знала, что ты лаяться приехал, — вздохнула она. — Сколько уж раз умоляла тебя, батенька, взыскай ты, Христа ради, способ, что б мы никогда не ссорились... Ни к чему все это... А ты знаешь, что твой дворец в Европе одним из лучших признали? Шедевр, говорят...

— Ты мне, матушка, зубы не заговаривай! Я тебе не Дидро.

— А что же ты услышать хочешь?

— Что мерзавец этот, коего ты с головы до пят золотом осыпала, хоть в дела мои лапами своими грязными лезть не будет! Воли он со своими братцами взял больно много! Тебе Орловых мало было?

— Светлейший! — выпрямилась в кресле императрица. — Я ведь и рассердиться могу! То, что тебе Безбородко в камзол плачется — не секрет. Он и от Мамонова слезами заливался, что ж мне теперь, у вас разрешения на свои симпатии спрашивать?

— А и надо бы! — рявкнул Потемкин, вскакивая с кресла. — Так как симпатии твои, почему-то завсегда с делами государственными переплетаются!

— Платоша — умный мальчик, — упрямо сказала Екатерина. — Это мой самый способный ученик. Ему бы знаний побольше… но это со временем придет.

Потемкин хотел ответить, но лишь вздохнул, и устало махнул рукой. К чести своей, Екатерина никогда не отзывалась дурно о своих фаворитах, награждая их какими-то несуществующими талантами и добродетелями. Но Зубов был опасен. Опасен, как и любой деятельный и завистливый дурак. Однако, объяснить это сейчас императрице было попросту невозможно.

— Ну, что ты, право слово, князь, — примирительным тоном сказала Екатерина. — Ни к чему все это... Я тебе говорила и сейчас повторю, что в моей жизни ты — единственный. Первый раз я не по своей воле замуж вышла. Чего хлебнуть довелось — про то тебе ведомо... Гришка... Тот не столько страсти другом был, сколько — скуке и страху. Да что я рассказываю? Сам все знаешь...

Да, Потемкин знал это, как никто другой...

Ей не везло... Как же ей не везло! С мужем, с любовником, с сыном, с восстаниями, войнами, эпидемиями, но... Были эти великие «но»! «Гром — камень», Фальконе, Эрмитаж, Крым, победы воинские, дипломатические, пьесы, флот, мировая слава России, верные друзья и сподвижники... Сыпавшиеся на нее с детства беды сделали ее характер добродушным, но упрямым. Свадьбу с Петром она поначалу восприняла, как благо и даже пыталась наладить семейный быт. Но каким же надо быть непроходимым глупцом и самодуром, что б довести до края даже привыкшую ко всевозможным бедам Екатерину?! Да что там говорить, если даже Панин — воспитатель Петра был составителем плана заговора, ибо он-то знал своего воспитанника, как никто другой. Семнадцать лет позора и унижений... Лучшие семнадцать лет жизни... От скуки она много читала, изучала русский язык, русские обычаи. И то, что сошлась с любимцем столичных забияк — офицеров — Гришкой Орловым, тоже следствие не любви, а одиночества. Но тут-то ее скука и закончилась. Раз и навсегда. Умерла Елизавета, правившая Россией двадцать лет мудро и милосердно. От одной только мысли, что недалекий самодур Петр взойдет на престол, началось в столице брожение. Но Екатерине в ту пору вряд ли было до высокой политики. Беременная от связи с Орловым, она неминуемо должна была закончить свою жизнь в монастыре, о чем не раз и не два, сообщал ей супруг в самых оскорбительных выражениях. Тайно родив сына, известного впоследствии как граф Бобринский, она поначалу лишь покорно согласилась участвовать в перевороте. Это были последние годы, когда она «всего лишь соглашалась». «Спасибо» Орловым — они раз и навсегда отучили ее всецело полагаться на кого-то, кроме себя самой. О том перевороте вспоминать не хочется. Лучше всего о нем сказал боготворимый Петром Третьим король Фридрих: «Петр позволил себя свергнуть, как ребенок, которого отпускают спать». Екатерину еще при жизни обвинили в убийстве мужа... Вряд ли. Ей выгоднее было держать живого Петра под арестом, чем после его смерти выходить за решительного и опасного Григория Орлова. Скорее, Алехан Орлов «позаботился» о свободном для брата троне. Но, в любом случае, как говорил по этому поводу Вольтер: «Это ее семейные дела и я в них не лезу». Григорий Орлов, как впрочем, и его братья, отличался исконно русским недостатком характера: в беде был велик, а в праздные дни — низок. Изменяя Екатерине направо и налево, не забывал при этом регулярно поколачивать свою венценосную любовницу — «дабы себя не забывала». Но время страшной эпидемии в Москве, проявил себя мужественно и рассудительно, за что ему — спасибо. После разрыва с Екатериной женился, и, кажется, даже, по любви. Повредившись умом, после смерти жены, был взят «на попечительство» Екатериной, которая стоически терпела его рядом с собой до самой смерти. Что еще можно сказать о Петре Третьем и Григории Орлове? Были... Были частью биографии императрицы. Другое дело Алексей Орлов, прозванный «Алеханом». О нем еще напишут горы книг и отснимут реки кинопленки. Личность! Все сплелось в нем: геройство и злодейство, гений и подлость. Один из сильнейших богатырей Европы, он до глубокой старости, на спор, бился с молодыми атлетами на кулаках, на пари останавливал за колесо мчащуюся карету, запряженную шестеркой лошадей, а уж про гнутые подковы или гвозди, пальцем вдавленные в дубовую стену и говорить нечего. Кавалерист, он возглавил наспех сколоченный из сырого леса флот, и на голову разгромил при Чесме сильнейший флот мира — турецкий. Отойдя от дел и поселившись в имении, показал себя выдающимся, инстинктивным генетиком, выводя столь необходимых для России «орловских рысаков» (бить животных запрещал, убежденный что воспитывать их надо только лаской, а на живодерню никогда не отправлял, давая дожить век в уходе), выводил уникальные породы гусей, собак, пчел, почтовых голубей... Умевший одинаково неистово и работать, и отдыхать, именно он завез на Русь первые цыганские хоры, введя их в моду раз и навсегда. Взошедший на престол после смерти Екатерины злопамятный истерик Павел, быстро припомнил заговорщикам убийство своего отца, заставив их всех участвовать в перезахоронении останков Петра. Шестидесятилетний Орлов не только возглавил траурную процессию, пешком одолевшую на лютом морозе многокилометровый путь, но и, исполняя приказ императора, не моргнув глазом, так «чмокнул» в лоб петровский череп, что гольштатские кости в гробу трусливо застучали... Не знавший ни страха, ни сомнения, он лишь раз впустил в свое сердце человеческие слабости любви, предательства… и раскаяния. Но даже эти «слабости» были у него настолько велики, что не один Шекспир будущего сломает перья, пытаясь отобразить хотя бы их оттенки. Дело было так. Одновременно с восстанием Пугачева, появилась в Европе очаровательная самозванка, одинаково мастерски разящая стрелами из глаз, и пулями из дамских пистолетов. Ни слова не говорящая по-русски, она объявила себя сестрой «императора Пугачева», и объезжала королей Европы с требованием о возврате ей «незаконно отнятого престола России». Чертовка была настолько хороша и обаятельна, что многие задумались о включении ее персоны в состав фигур на шахматной доске политики... Зная, что Орловы обижены потерей их влияния при дворе, интриганка послала Алехану требование в оказании ей помощи. Герой Чесмы, фигура европейского масштаба, флотоводец, имеющий под рукой нешуточную военную мощь и опыт дворцовых переворотов, Орлов по достоинству оценил нахальство незнакомки, о чем сообщил в Петербург. Екатерина, не замеченная ни потомками, ни современниками, в склонности к панике и преувеличениям, немедленно дала решительный приказ: самозванку задержать любой ценой, и доставить в Петербург для проведения дознания. Опытный интриган де Рибас провел предварительные переговоры, и встреча двух величайших авантюристов 18 века состоялась! Обладая геркулесовой силой и статью, Орлов носил на добродушном лице шрам поистине ужасающий. В пьяной драке его лицо было разрублено шпагой напополам (хирургу с трудом удалось приладить на место нос). Женщины восхищались его подвигами, но мертвели при виде его лица. И вдруг... Нет, конечно, он понимал, что ради такого «куша» как русский престол, она и Пугачева в «братья» запишет, и изуродованное лицо чесменского героя поцелуями покроет, но... вдруг?.. Вдруг?!. Нет. Не сложилось. Он все же выполнил приказ, оградив Россию от возможных бед: заманил на палубу русского фрегата, сдал на руки охране, и, запершись в каюте, пил яростно и люто до самого Петербурга. И только немногие знали, как ползал он в ногах у императрицы, вымаливая жизнь для той, чего настоящего и имени-то никогда не узнал. Кто-то утверждает, что мольбы его пропали втуне, и незнакомка умерла в бастионах Петропавловской крепости, так и не открыв своего настоящего имени, а потому похороненная под несуразной фамилией «княжна Тараканова». А кто-то (совсем не безосновательно!), доказывал, что жизнь для нее он вымолил, и авантюристка закончила дни своей долгой жизни в Ивановском монастыре под именем Досифеи. Как знать? С уверенностью можно сказать лишь то, что Орлов больше никогда не видел ни «Тараканову» ни «Досифею». Тогда он и сменил мундир полководца на неброский сюртук заводчика лошадей... Силен был человечище! И в добре, и во зле силен...