– Муж в тяжелом состоянии, – и улыбнулась.

Поверьте, это не было светской улыбкой. Нет, у жены Сиракузова блестели глаза, и в придачу из груди вырвался смешок.

– Ларочка, – низким голосом произнесла ее мать, Аглая Борисовна, – сделай одолжение, принеси мою шаль. Вроде она была в столовой, на кресле.

Лариса поспешила к двери.

– Вас смутило, что Лара улыбается? – прямо спросила теща Владимира, когда ее дочь покинула комнату.

– Немного удивило, – призналась я.

– Дочь так всегда на стресс реагирует, – сообщила Аглая Горелова и кашлянула, – в школе на нее постоянно педагоги жаловались: получит двойку – хохочет. Отругают за поведение – смехом заливается. Ее даже из одного учебного заведения выгнали, несмотря на то, что Николай за свой счет им здание отремонтировал и пообещал вдобавок новую мебель купить. Классная руководительница, когда я документы Лары забирала, посоветовала: «Покажите ребенка психиатру. С головой у вашей дочери беда!» И я с перепугу поволокла Ларочку к специалисту.

Аглая Борисовна сложила руки на груди.

– Наша семья далека от медицины. Мои родители очень простые люди: мать – бухгалтер на кондитерском предприятии, отец – мастер на ткацкой фабрике. Денег у нас никогда много не было. Зато конфет всегда полный буфет. Обычно дети сладости выпрашивают, а я их терпеть не могла. Мне в те годы хотелось съесть кусочек колбаски, но мама ее редко покупала, для нас полкило любительской было роскошью. И замуж я выходила за парня, у которого не было ни кола ни двора, за сироту без штанов лишних. Коля работал мастером на шоколадной фабрике, где моя мама в бухгалтерии служила. Я с ним познакомилась, когда к ней зашла, а Горелов в этот момент бюллетень принес. Родители мои погибли. Но я считалась богатой невестой, у меня после их кончины осталась собственная двухкомнатная квартира. Это и сейчас неплохо, а в прошлом веке редкость. В то время или зять у тестя с тещей селился, или невестка к свекрови со свекром прописывалась. Скажи мне кто, что однажды мы с Колей будем отмечать годовщину нашего брака в Версальском дворце под Парижем, привезем туда почти тысячу гостей…

Аглая рассмеялась.

– …послушала бы я красивую историю и… конечно, не поверила бы в нее. Когда прошел первый год нашей совместной жизни, у нас не было ни копейки. В прямом смысле этого слова. Коля тайком от меня вагоны разгружал, хотел мне устроить праздник. Утром восемнадцатого июля он мне подарил три гвоздики, а вечером повел в Парк Горького, мороженым угостил в кафе. Вот это был подарок!

Аглая Борисовна взяла чайник.

– Танечка, пейте, чай я из Парижа привожу. Зачем я в воспоминания ударилась? Просто объясняю, что врачей знакомых тогда у нас не было. Я, наивная, с Ларой в районную поликлинику пошла, местный педиатр меня выслушала и диагноз мигом поставила: «Шизофрения у девочки. Точно».

Горелова смахнула со стола крошки.

– Направление в диспансер хотела выписать, да я догадалась его не взять. Долго все рассказывать. В конце концов нам повезло найти отличного доктора, он объяснил: девочка психически здоровее многих. Ее смех в момент горя, тревоги, усталости, страха – защитная реакция. Это не лечится. Можно ли изменить цвет глаз? Нет. Да и зачем? То же самое с психикой. Есть люди, которые от ужасной новости рыдают, а есть те, что смеются.

– Мамочка, шали в столовой нет, – сказала Лариса, входя в гостиную, – я все обыскала.

– Значит, я в другой комнате ее бросила, – спокойно отреагировала Горелова, – да я уже чаем согрелась.

– Владимир верующий человек? – спросила я.

Лариса села в кресло.

– Ну… как все мы. На Пасху яйца красим, куличи печем. В церковь не ходим, некогда. Но Бога уважаем. Если полагаете, что у супруга крыша от религиозности поехала, то навряд ли.

– У нас с Володечкой очень доверительные отношения… – начала Аглая.

– Это правда, – засмеялась Лариса, – вечно мама и муж шушукаются. Он ей о своих делах постоянно рассказывает.

– Вова мне как сын, – подтвердила Аглая, – он замечательный. Но про историю с дьяволом я впервые сейчас услышала. А ты, Ларочка?

– Ничего он мне про Мефистофеля не рассказывал, – ответила дочь.

– Ваш муж пьет какие-нибудь лекарства? – обратилась я к Ларисе.

Та взглянула на мать.

– Аспирин, – начала перечислять Аглая, – кардиологи его всем прописывают, я сама его тоже по утрам глотаю. Омега-три еще. Володечка молодой, но он следит за собой. Не разжирается, как некоторые. Отвратительно, когда человек похож на бочку сала. В особенности бабы. Если народ послушать, ни у кого денег нет, все голодают. Гляньте на прохожих! По тротуарам семенят центнеры сала! А потом вопят – муж меня бросил!

Теща Сиракузова прищурилась:

– Хотя не в красоте дело. Посмотрите на меня! Я крупная, широкая, черты лица мужиковатые, от возраста поплыла немного. Не от котлет, от лет развезло.

Я открыла рот, но Аглая не дала мне и слова произнести.

– Ой, не надо возражать! Я ношу сорок второй размер обуви. Не женская у меня фигура, скорее, как у парня. Плечи широкие, задницы нет. На конкурсе красоты мне не победить. Нос картошкой! Кисти – лопаты, пальцы короткие. Но Николай меня ни на одну мисс Мира не променял бы. Почему? Потому что я ему была верным другом, за мужа всех порвать могла! И…

Из коридора раздался крик.

– Ой, ой! Случайно получилось!

– Немедленно вон! – заорало визгливое сопрано, – сию секунду!

– А зарплата?

– …тебе, а не деньги, – выматерились в ответ.

– Нет, нет! Мне очень деньги нужны!

– Что там случилось? – возмутилась Горелова и взяла телефон. – Кристина, немедленно выясни, что за галдеж и лай, когда… Что? О! Боже!

Аглая схватилась за сердце.

– Мамочка! – испугалось дочь.

– Розанна, – прошептала дама, – ее убила новая горничная. Шею ей свернула!

У меня по спине пробежали мурашки, Лариса прижала ладони к щекам.

– Ужас! Боже! Что теперь делать?

– Не знаю, – пробормотала мать, – она мертва. Моя Розанна! Столько надежд с ней было связано. Девочка, любимая!

– Похороним ее по высшему разряду, – залепетала Лара, – с оркестром, военным салютом, гроб из красного дерева, поминки в Большом зале.

Аглая встала.

– Ты считаешь, что меня это утешит? Розанна умерла! Какую домовину ей ни закажи, она не оживет.

Хозяйка ушла, мы с Ларисой остались вдвоем, обе молчали. Когда тишина стала тягостной, я решила ее нарушить.

– Могу вам чем-то помочь?

– Увы, нет, – вздохнула Лара, – Розанчик такая хрупкая, нежная, я боялась ее даже по голове погладить. Пока мамы нет, узнаю подробности у управляющей.