Жизнь текла розовым потоком, но не сиропом, а насыщенно, интересно, активно: молодые ходили в гости, принимали у себя друзей, ездили в Кишинев – в театр, на выставки, зачастую оставались переночевать у друзей и каждый день, каждый миг открывали друг в друге новые, еще не ведомые им черточки.

Ольга, казалось, помолодела, не ходила – летала, словно сбросила с плеч целый десяток лет.

Одно лишь из задуманного не получилось: к концу года совместной жизни Юля обнаружила, что беременна, и поступление в институт, понятное дело, отодвинулось на неопределенный срок.

В дверь позвонили. Три звонка – значит свои. Такая была традиция, сохранившаяся со времен коммунальной квартиры и перенесенная в отдельную четырехкомнатную квартиру, что так удачно удалось выменять, соединив дарованную государством академику Пастухову трехкомнатную с квартирой Тониных родителей, оставшейся после смерти отца.

Антонина Ивановна только что поужинала и уселась слушать музыку. Полчаса классической музыки вечером – обычный ритуал при жизни Ивана Егоровича – давно уже стали для нее и потребностью, и необходимостью. Она поставила любимую пластинку с экспромтом Шуберта в исполнении Розы Тамаркиной. Когда-то муж хотел переписать ее на компакт-диск, так же как и многие другие пластинки, приобретенные еще в советские времена. Это сулило, во-первых, большое удобство при выборе необходимого произведения, а во-вторых, высвобождало колоссальную площадь, занятую шкафами с пластинками. Даже в такой просторной квартире знаменитая фонотека академика Пастухова весьма агрессивно наступала на жизненное пространство хозяев. Но специалисты, с которыми доктор консультировался, в один голос заявили, что переписка может привести к изменению звука. Кроме того, невозможно было расстаться с раритетами, которые много десятилетий собирал доктор, начиная буквально с первых послевоенных лет. Сперва это были случайные покупки, от случая к случаю, как рассказывал Иван Егорович на встречах с начинающими, вернее, будущими филофонистами. Потом это стало потребностью, постепенно переросшей в страсть, и он стал одним из известных филофонистов, обладателем огромной фонотеки, записей и компакт-дисков, уважаемым членом международной федерации филофонистов. Он обменивался пластинками, следил за новинками, тщательно собирая записи любимых исполнителей. У него были свои пристрастия. Так, из советских скрипачей он предпочитал Леонида Когана самому Давиду Ойстраху, а блестящего виолончелиста Даниила Шафрана Ростроповичу, которого, тем не менее, считал лучшим исполнителем современной музыки.

Тоня слушала игру Тамаркиной и с горечью думала, что имя этой талантливой и очень красивой пианистки, так рано умершей, уже забыто, хотя живы еще те, кто бывал на ее концертах, кому посчастливилось наслаждаться блестящим, изящным мастерством пианистки. Нынче даже старшее поколение не помнит ее. Разве в архивах нашего радио не сохранились ее записи? Почему мы ведем себя так, словно русское исполнительское искусство родилось только сегодня или, по крайней мере, вчера? Есть очень краткий перечень имен, звучащих на радио и телевидении постоянно, и – все! Так, словно до них была пустота. Но тогда откуда они возникли?

Три звонка в дверь прервали ее размышления. Она не стала останавливать проигрыватель, тяжело поднялась и, опираясь на трость, пошла открывать дверь. Странно – она никого не ждала. Впрочем, так звонить мог только Алексей, но он еще не вернулся из Кишинева.

– Кто там? – спросила Тоня.

– Серый волк! – привычно отозвался знакомый баритон.

– О, Господи, так и напугать можно! Тебя же не должно быть в Москве, – Антонина открыла дверь.

На пороге стоял улыбающийся загорелый, словно с курорта, Алексей, такой родной и любимый, что сердце радостно забилось в груди – солнышко ее приехал! Антонина обняла его, увлекла в комнату, а он упирался, повторяя:

– Корзину, корзину не забудь, мама Тоня! Корзину!

– Что за корзина? Откуда ты явился? Почему ты не в Кишиневе? Почему не сообщил о приезде?

Наконец Алексею удалось втащить огромную корзину с фруктами, которую он оставил за порогом, чтобы устроить небольшой сюрприз.

– Вот это встреча! С музыкой, с Шубертом! Ух, до чего же я соскучился, – Алексей плюхнулся на диван, усадил Антонину рядом, обнял ее.

– Что случилось? – продолжала она свои вопросы.

– Мама Тоня, ты меня с порога засыпала вопросами. Да ничего не случилось, все хорошо, все прекрасно. Уехал всего-то на пару дней раньше. Всю программу выполнил: на конференции нормально выступил, потом к Сережке закатился, он меня встречал и принимал, как бога! Нажрались…

– Пили, значит, – констатировала Антонина.

– Ты говоришь с таким прискорбием, словно собираешься наставлять на путь истины алкоголика. Нажрались – это значит нажрались всякой вкуснятины, которую готовят мать и жена Сергея, ну и вина попили в свое удовольствие, а как же! В Молдавии – да вина не попить, это смешно. В Москве, может, нашему Онищенке оно и не нравится, а мне так в самый раз. И тебе привез, настоящего, деревенского. Вот она, бутыль, спряталась под фруктами. У них на даче, представляешь, виноград «изабэлла» растет, они сами из него вино делают. – Алексей извлек из корзины бутыль литра на два, поставил на стол.

– Ах, хитрец доморощенный! Ну-ка сядь и все по порядку рассказывай – что да как и почему.

– Да нечего рассказывать, честное слово! Приехал и все.

– У матери был?

– Вестимо. Забросил корзину с фруктами и – к тебе.

– Господи, как ты все это дотащил? Тебя не приняли за перекупщика?

– Что ты! Весь поезд Кишинев – Москва забит вином и фруктами, просто благоухает.

– Как там мать?

– Она на даче. Завтра поеду. У меня ведь еще несколько дней отпуска есть.

– Надо бы сегодня, а то обидится, – наставительно заметила Антонина.

– Ну, не ехать же на ночь глядя. Завтра с утра отправлюсь. Я уже позвонил ей, она знает.

– Ладно, давай покормлю тебя. Я-то успела поужинать, но винца с тобой попью за встречу. И все-таки выкладывай, чего это ради ты заторопился в Москву?

– Ну надо же! Ничего от тебя не скроешь, – засмеялся Алексей. – Так и быть, расскажу все по порядку. Ты сиди, я сам на стол накрою. – Алексей направился на кухню, через пару минут вернулся с подносом, спросил: – Мне никто не звонил?

– С этого надо было начинать, дружок, – Антонина поднялась с дивана, взъерошила Алексею волосы – они были точно такие, как у отца, пшеничные.

– А что особенного? Просто спросил.

– Просто отвечаю: никто не звонил.

– Не звонил – так не звонил, – заключил Алексей, расставляя на столе тарелки, разливая вино и усаживая Антонину.

Они просидели за столом до полуночи. Алексей рассказал о случайной встрече в Унгенах, о необыкновенной, на его взгляд, девушке Юле, о том, что он по-человечески беспокоится о ней, потому что она такая хрупкая и беспомощная и, кажется, не очень счастливая.