Но, если не считать фаата, таившихся за Провалом, эта область была удобной для навигации. В отсутствие тяготеющих масс прыжки через Лимб могли достигать десятка парсек, что вдвое-втрое сокращало полетное время. Стартовать от Горькой Ягоды, выйти в Провал, преодолеть большое расстояние, затем нырнуть к двойной системе Асура и Ракшаса… Этот маршрут был оптимален по всем параметрам, кроме одного: вид Провала, пересекавшего черной лентой звездные россыпи, неизбежно нагонял тоску. Правда, имелась альтернатива – сидеть на жилой палубе и не заглядывать в отсек управления. Тревельян так и делал.

После третьего прыжка корабль двигался в Провале, в двух парсеках от его границы. Конечно, этот рубеж был условностью и существовал лишь на звездных картах; если сравнить два парсека с шириною черной пропасти, вопрос о том, где находился транспорт ГР-15/4044, на границе или внутри Провала, выглядел полной бессмыслицей. Но навигация, как и другие области знаний, строилась на моделях, и Звездный Атлас с координатами светил являлся самой точной галактической моделью. Во всяком случае, по мнению бортового компьютера; если он утверждал, что корабль в Провале, с этим не приходилось спорить.

Изучив вдоль и поперек отчеты раванских миссий и зафиксировав самое важное в памяти, Тревельян практиковался в местных языках. Из всего многообразия диалектов и наречий, имевшихся на Пекле, он выбрал три, знакомые ему по первой экспедиции: шас-га – язык кочевников, язык Кьолла и торговый жаргон, на котором общались в приморских городах. Он их, в принципе, знал, но верное произношение требовало хороших вокальных данных, крепкой глотки и усиленного тренинга. Наконец его горло стало справляться с рычанием и воем, хрипом и скрежетом, и он решил перевести на шас-га какой-нибудь героический эпос, песнь о Роланде или повесть о Ланселоте Озерном. Помнилось ему, что кочевники ценят устное творчество, так что подходящий рассказ мог спасти от вертела и котла – по крайней мере, на время.

Он как раз трудился над переводом, то декламируя отрывки вслух, то заставляя Мозг откорректировать семантику, когда заверещал сигнал тревоги. Это случилось так внезапно, что Ивар подскочил и опрокинул кресло. Но сигналы звучали недолгое время и казались не похожими на вой сирены в миг опасности – видно, натягивать скафандр или бежать к спасательным ботам не было нужды.

– Получена просьба об экстренной помощи, – раздался голос бортового компьютера. – Меняю курс. Ваше согласие, эмиссар?

– Да, – пробормотал Тревельян, – конечно. Помощь в Пустоте – святое дело.

Впрочем, его согласия не требовалось, но бортовой компьютер был неизменно вежлив с пассажирами. С древних времен навигационные устройства на беспилотных зондах и транспортах программировались так, что сигналы бедствия имели приоритет перед полетными задачами; поймав их, судно шло на выручку любому кораблю, инопланетному или земному. То был безусловный рефлекс, заложенный в компьютер и побуждавший его к цепочке стандартных действий: выйти в зону сигнала, связаться с объектом, терпящим аварию, оценить ущерб, выслать ремонтных роботов и, если нужно, снабдить экипаж дыхательной смесью, водой и продовольствием. В случае, если ремонт невозможен, принять на борт живых существ, доставить их к населенной планете и следовать по заданному курсу. Тревельян отлично понимал, что эта программа будет выполняться независимо от его желания, даже если Пекло сгорит в огне и развеется прахом.

«Задержка нам некстати, – пробудившись, буркнул командор. – Что за кретин болтается в Провале? И что там могло приключиться? Пиво кончилось? Или гальюн затопило?»

– Сейчас узнаем, – сказал Тревельян. – Корабль, расшифровать сигнал! Координаты и все остальное… кто они, где и что произошло… Докладывай!

Космический СОС или просьба о помощи, отправленная по дальней связи, включала, кроме координат, обозначение терпящей бедствие расы, причину аварии и данные о состоянии судна. Тот, кто оказывал помощь, должен был знать, чем рискует и куда попадет после прыжка, в сгусток астероидов или газовую туманность, в корону звезды, что превращается в сверхновую, или к водородному гиганту наподобие Юпитера, с множеством спутников и бурной атмосферой. Собственно, от этого зависел успех операции, которая временами была затруднительна и даже невозможна – например, в зоне боевых действий или в точке сингулярности, вблизи черной дыры.

– Координаты OrP27.05.88, – произнес компьютер. – Дистанция двадцать семь парсек, направление перпендикулярно оси Провала. Расчет курса завершен. Два прыжка до финиша.

«В самом Провале сидят, – прокомментировал призрачный Советник. – Какого черта их туда понесло? Дьявольщина! Неужели…»

Он смолк, но ментальная волна удивления накрыла Тревельяна. Похоже, этот неведомый корабль пытался пересечь Провал! Почти пересек, если двигался от Рукава Персея и одолел дорогу в двенадцать тысяч светолет… Но кто мог лететь из этой безмерной дали? Кто, кроме бино фаата? И если так, кем они были, вестниками мира или войны?

– Что случилось с ними? – спросил он охрипшим голосом. – Почему не докладываешь?

– Просьба о помощи зафиксирована, но обстоятельства катастрофы не поддаются расшифровке, – сообщил компьютер. – Использован стандартный межгалактический код, но в нем восемьдесят два процента ошибок. К сожалению, эмиссар, нельзя восстановить послание во всех деталях.

– Как такое может быть? Код несложен, и это основа коммуникации всех известных рас! – Изумленный Тревельян запустил пальцы в шевелюру. Потом его глаза потускнели, меж бровей прорезалась морщина, и он тихо промолвил: – Или эта раса не очень известная? Возможно, враг, что обитает по другую сторону Провала? Бино фаата? Ты разобрался, кто они?

Он с облегчением вздохнул, услышав ответ:

– Это не фаата, эмиссар. Это сильмарри.

Сильмарри были особым народом, не столько загадочным, сколь непонятным и не имевшим, как остальные расы, ни материнского мира, ни планет-колоний, ни рукотворных инструментов, ни даже языка или того, что каждое племя разумных считает своей историей и чем гордится. История – судно в океане времени; его дорога от факта к факту, от события к событию предполагает отсчет истекших годов, столетий, тысячелетий, ибо без опоры дат реальное прошлое становится мифом, хаосом легенд и басен, невнятным бормотанием безголосого певца. Течения времени несут корабль истории, волны подпирают его, покачивают, кружат, и всякому ясно, что без этой подвижной среды, соединяющей минувшее с грядущим, нет ни корабля, ни иного плавучего средства, где можно было бы спасти воспоминания о прошлом. У сильмарри их, похоже, не имелось, как и понятия о времени.

У Йездана Сероокого, мудреца кни’лина, сказано: не обладающий собственной тенью стоит у башен, чьи тени густы и длинны.

* * *

Даже спустя тысячелетие от начала межзвездных перелетов Галактика не являлась открытой книгой для человечества. Этот диск с плотным центральным ядром и тремя спиральными ветвями, включавший более ста миллиардов светил, оказался слишком огромен, слишком необъятен – сто килопарсек в поперечнике и два килопарсека в толщину. Ни один народ – кроме, возможно, древних даскинов – не изведал, сколь глубоки пропасти между ветвями, сколь жарок огонь, пылающий в галактическом ядре, и что ожидает странника, добравшегося до самой дальней дали – звездных шаровых скоплений и Магеллановых Облаков. Может быть, эти далекие миры обитаемы, но кто владеет ими, чьи корабли бороздят Великую Пустоту?