Кое-как мы дожили до весны. На Неве грязными глыбами пошел лед, с моря дул пронизывающий ветер. Однажды солнце навело порядок на улицах. Зато во дворах лед все еще лежал толстой корой, в особенности на громадной куче отбросов, скопившихся за зиму. Страх и гроза всех — наш домовый комитет — приказал жителям дома раскалывать лед чугунными ломами.

Из нашей семьи никто не явился. В виде компенсации я вызвалась копать коллективный огород на соседней Карповке. Место, отведенное там нашему дому, когда-то было мусорной ямой. Под насмешливым взглядом председателя комитета я забавлялась, выкапывая самые неожиданные предметы. Моя работа была прервана отъездом на дачу.

Сотрудники «Всемирной литературы» и «Дома искусств»[21] получили на лето 1920 года целый дачный поселок — Ермоловку, по Сестрорецкой железной дороге. Дач было много, всем хватало, но все они были разграблены, и в них оставались только стены, подчас нарядные. Соседями нашими были Шаляпины, Чуковские, Анненковы, Замятины, Гржебины, Познеры, Ремизовы и многие другие. Именно тогда началось мое знакомство с девочками Шаляпиными; родители наши дружили издавна.

На шаляпинской даче, с которой мы сообщались через сломанный забор, жили, собственно, только дочь Марии Валентиновны от первого брака — Стелла, английская гувернантка и Марфа и Марина[22], девочки моего возраста. Старшие появлялись изредка, а Федор Иванович приезжал всего лишь раз, в промежутке между концертами.

И мы не были в полном составе. Мама и Тихонов уехали за границу по делам издательства. Я почти все Время проводила у Шаляпиных, впервые обретя подруг своего возраста. Пятнадцатилетняя Стелла казалась мне взрослой и чрезвычайно импонировала своей красотой, хорошими манерами и прекрасным знанием английского языка. До тех пор я успела взять только несколько уроков и в обществе ее и очаровательных Марфуши и Марины делала заметные успехи. Познания мои, однако, оказались весьма недостаточными, когда, расположившись на песке вокруг Корнея Ивановича Чуковского у него на даче, мы слушали, как он читал «Бурю» Шекспира. Я не понимала, можно сказать, ничего, но мне нравились музыка стихов и их ритм. Некоторые слова оставались в памяти. Я могла задавать вопросы, и Чуковский отвечал на них так понятно, так просто, что слушать его было удовольствием. Конечно, я его обожала. Благодаря ему с тех пор длится моя любовь к английскому языку. Признаюсь, однако, что детские книжки Беатрис Поттер[23] мне все же были тогда милее Шекспира.

Лида и Коля Чуковские[24] присутствовали при этих чтениях. Они были старше меня. Я смотрела на них с уважением, но — издали.

Наш кудлатый пудель Нелька чуть не сделался причиной ссоры с Шаляпиными. Заработанный за концерт фунт масла Федор Иванович привез детям на дачу. Ледник отсутствовал, и масло в холодной воде поставили на каменный пол. Нелька, располагавшая свободным доступом к нашим соседям, быстро обнаружила это, по тем временам бесценное, лакомство и так же быстро его поглотила.

Все три замешанные стороны были в отчаянии. Шаляпины — от потери такой драгоценности. Мы — от невозможности, не будучи Шаляпиным, ее возместить. Нельку рвало от непривычного изобилия. Шаляпины стерпели — честь им и слава!

Жители Ермоловки развлекались купанием в холодном заливе и хождением друг к другу в гости, оставив всякую надежду на угощение. На пляже солдаты взрывали выброшенные морем мины, а мы, дети, потом играли в футбол их пустыми металлическими сферами. Одна из них показалась мне тяжелой. Подбежавший часовой с ужасом оттащил меня за руку. Ничего не произошло, я до сих пор жива, мины, очевидно, так легко не взрываются.

Проблему еды в Ермоловке не могли разрешить даже котлеты из картофельной шелухи, да и они вскоре исчезли из обихода. Иногда мы с Марфушей находили грибы и тогда честно делили пополам несколько сыроежек. Время от времени откуда-то появлялся большой бидон молока, которое скисало, прежде чем его распределяли между детьми нашей колонии.

Мне удалось однажды обменять свое пальто на старого петуха у крестьян, которые, видно, не устояли перед ребенком. Давно выменяв, как говорится в анекдоте, за одну курицу один рояль и пополнив таким образом свою меблировку, они ни под каким видом не входили в сделки со взрослыми.

В сентябре мы вернулись в город. Приехали из Лондона отец и Гржебин. В воздухе запахло всеобщим отъездом за границу. Я повзрослела, часто встречалась с девочками Шаляпиными, и в нашем доме у меня завелась подружка — Сильвия Шапиро.

Однажды я была приглашена в семью Гржебиных. Зиновий Исаевич бывал у нас часто. Я любила играть с ним в карты.

В квартире на Таврической улице его большая семья жила весело, и все было направлено на благополучие детей. Три дочери — Ляля, Буба и Капа (Лия, Ирина и Елена)[25] — преинтересно играли в шарады и танцевали в нарядных костюмах. К ним на дом регулярно приходил учитель танцев, и, на мой взгляд, они замечательно исполняли ряд характерных танцев. В этот день наш общий друг Юрий Павлович Анненков[26] репетировал с их двоюродным братом Юрой американский танец с тросточкой. Он же, разложив на полу громадные листы бумаги, раскраивал их квадратами и объяснял, как исполняются театральные декорации. Восторгу моему не было предела.

Под руководством умной и талантливой учительницы я увлеклась учебой и чтением. Во дворе дома устраивала театр. Рукописный журнал «Повседневные наблюдения» с карикатурами синим карандашом на оберточной бумаге издавался секретно в одном экземпляре, только для меня, и отражал в юмористических тонах жизнь нашей семьи. Он был как бы предшественником современных комиксов. Конечно, Андрюша про это проведал, мой секрет был раскрыт, и все хохотали над рисунками и текстом, касавшимся главным образом Тихонова.

Тем временем положение в доме усложнилось. Тихонов и мама, бабушка и дед никогда при мне не ссорились и не объяснялись. Благодаря этому моя жизнь в семье была безоблачна. Теперь что-то новое появилось в атмосфере. Что-то серьезное. Разговоры прерывались в моем присутствии. Дедушка был грустен, бабушка раздражительна, отец сосредоточен. Период этот явно был критическим. Тогда, по всей вероятности, произошел окончательный разрыв мамы с Тихоновым. Наверное, и деда с бабушкой. Об этом можно было только догадываться. С детьми у нас были ласковы, но очень скрытны. От мамы всегда исходила легкая сдержанность. Ее страстная душа оставалась для меня неведомой.

Все у нас бесконечно любили друг друга, но никто об этом не говорил. Для выражения чувств не нужны были излияния и внешние признаки. Это