Что-нибудь еще, сэр?

Нет, спасибо.

Когда коридорный закрыл за собой дверь, Эмма повернулась к Винченцо, который снимал пиджак.

— Ты говорил про напитки. А это номер! — обвиняюще бросила она.

Винченцо улыбнулся и расслабил галстук. Итак, она хочет поиграть?

— Одно другому не мешает. — Он небрежным жестом указал на ведерко со льдом, в котором стояла бутылка шампанского. — Пей сколько хочешь, carа.

Ты хочешь сказать, что тебе не предоставили бы столик, если б ты попросил? — возмутилась Эмма, жалея, что не может справиться с нервной дрожью.

Я мог бы попросить, — согласился он. — Но ты не будешь отрицать, что здесь намного удобнее... и гораздо уединеннее, разумеется. — Он налил шампанского в два высоких бокала. В его глазах читался оскорбительный вызов. — Снимай пальто и выпей. Ты говорила, что хочешь мне что-то рассказать.

Молодая женщина так нервничала, что внезапно перехватило горло, словно кто-то сдавил его руками. Эмма кивнула, сняла пальто, присела на краешек дивана и взяла у него бокал, хотя заметила, что он не взял свой.

Она давно не пила шампанского, и внезапное головокружение напомнило ей, что она ничего не ела с утра. Но не только от голода чувствовала Эмма слабость, но и от его близости. От того, как он смотрел на нее. Скажи ему.

— Винченцо... это очень трудно.

Он сел рядом с ней. Он видел, как она дрожит, и губы его скривились в надменной улыбке. Может, его поцелуи напомнили ей, что она потеряла?

— Разве? — спросил Винченцо с легким высокомерием.

Забрав недопитый бокал из ее безвольных пальцев, он коснулся ее щеки, почувствовав, как она задрожала от его прикосновения.

— Трудно только в том случае, если мы сами все усложняем. Почему бы просто не признать, что нас по-прежнему влечет друг к другу?

Эмма уставилась на него с быстро растущим ужасом. Он думает... он действительно думает, что она пришла сюда заключить сделку — быстрый развод в обмен на ночь секса?

— Я не это имела в виду.

Но Винченцо не слушал. Он был поглощен ее горячим желанием, заворожен тем, как от частого дыхания вздымается и опускается ее грудь, и чувствовал, что возбужден больше, чем помнил с тех пор, когда последний раз занимался с ней любовью. Винченцо поморщился. Нет, скорее, сексом. В том лихорадочном соитии не было любви. Быть может, ее никогда не было. Возможно, те раскаты грома и вспышки молнии были всего лишь следствием неудержимой похоти.

— А я — именно это, — нарочито небрежно сказал он.

Он прижался к ее губам в медленном, дурманящем поцелуе со всей страстью, которую ощутил сегодня утром в кабинете, но на этот раз все было иначе. Теперь нечего бояться, что его секретарша может войти в любой момент, и Эмма знает, что она проиграла — во всем.

Через несколько минут ты скажешь Винченцо нечто такое, что кардинально изменит его жизнь, думала Эмма. Ей придется научиться жить с его гневом и презрением, которые сейчас он задвинул подальше. Потому что в данный момент желает ее. А разве она не желает его? Если быть честной, то она никогда не переставала желать его. Так почему бы не позволить себе этот последний раз, прежде чем начнутся взаимные обвинения? Последний раз вкусить неземного блаженства, прежде чем черные тучи закроют небо.

— Винченцо, — простонала она, ухватившись за его широкие плечи. — О, Винченцо!..

Он мысленно отгородился от воспоминаний, которые пробуждали эти слова, и крепче прижал ее к себе, почувствовав, как хрупкое тело затрепетало в его руках, и мягкий шелковистый локон коснулся щеки. Яростная пульсация в паху воспламеняла его, и он поцеловал ее еще крепче и глубже, губами исследуя ее губы. Что она с ним сделала?

— Прикоснись ко мне! - хрипло велел он. — Прикоснись ко мне так, как раньше.

Слабый оттенок уязвимости в его глубоком голосе было почти невозможно вынести — такой же пьянящий, как и его хриплая мольба. Или Эмма просто вообразила это? Услышала то, что желала услышать? В любом случае она уже не могла не сделать то, чего он хотел, и с наслаждением погладила его грудь, ощутив жесткость волосков под тонким шелком рубашки.

Вот так? — прошептала она. — Да!

Еще?

Si. Еще. И еще.

Ее пальцы переместились ниже, и он не сдержал возглас, который звучал как какое-то сицилийское проклятье. Возможно, так и было. Казалось, он презирает себя за то, что так порабощен своими чувствами, хоть тело и упивается ими.

Так?

Si, именно так. Ах, Эмма, — простонал он.

Ведьма, а не женщина! Он пробежал ладонями по ее телу, словно впервые познавал его. И, может, так оно и было. Оно кажется другим. Не просто тоньше, но и грудь кажется другой формы, по крайней мере, насколько он мог судить через одежду. Он обхватил одну грудь и погладил сосок большим пальцем.

— Сними это чертово платье, — велел он. Но даже одурманенная желанием, Эмма занервничала. Он ведь не ждет, что она подскочит и начнет раздеваться для него, как могла сделать когда-то, когда они только поженились? В свете их теперешних отношений разве такое возможно? Она бы чувствовала себя так, как будто он покупает ее.

А разве это не так? — раздался голос совести. Разве не покупает?

Но Эмма отгородилась от голоса разума и облизала пересохшие губы.

Сними... сам.

Если ты настаиваешь, — пробормотал он. В. этом он, конечно, мастак. Должно быть, снял в свое время не один десяток платьев. А сколько других женщин он раздевал с тех пор, когда я последний раз была в его объятиях? — с болью подумала Эмма, когда он стащил платье с ее тела, небрежно бросив на пол.

Когда Винченцо отстранился, его черные глаза опалили ее, словно лазерный луч. Ей захотелось съежиться, закрыть руками грудь и подтянуть колени, чтобы спрятаться от неизбежной критической оценки ее худобы и простого белья.

— Колготки! — презрительно бросил он. — С каких это пор ты носишь колготки?

С тех пор, как перестала быть собственностью миллионера, вот с каких. Откуда бы ему знать, что шелковые чулки и пояс не совсем подходящая одежда для кормящей матери.

Мысль о ребенке и о том, что она собирается рассказать Винченцо, заставила Эмму опомниться. Но он уже стаскивал с нее колготки, целуя ее там через простые хлопковые трусики, пока она не заерзала нетерпеливо, испытывая горячее, почти невыносимое желание.

— Винченцо... — выдохнула она.

— Хочешь пойти в кровать? — горячо и требовательно спросил он.

И нарушить настрой? Дать себе время передумать? Позволить разуму взять верх и разрушить то, что делает ее такой живой впервые за долгое время? Голова твердила, что это безумие, но у тела было иное мнение. Но он по-прежнему мой муж, с болью подумала Эмма, так что это не только мое удовольствие, но и право.