В первый момент он чуть не сошел с ума от восторга: вкус сахара и масла, казалось, взорвался не только у него во рту, но и в мозгу, да что там — в самой душе! Он бесконечно долго жевал, потом глотал, испытывая удовольствие, которое не выразить словами.

А потом его, разумеется, затошнило. К такой пище привычки у него было не больше, чем у слона — к полетам в чистом небе. Как человека, умирающего от жажды или голода, поить его следовало по капле, а кормить крохотными кусочками, иначе организм мог взбунтоваться и умереть от того самого, чего ему так отчаянно хотелось. В течение получаса Кейл лежал, изо всех сил стараясь совладать с тошнотой.

Когда ему стало чуть лучше, он начал прислушиваться к звукам шагов одного из Искупителей, обходящего барак, перед тем как объявить побудку. Тяжелые подошвы клацали по каменному полу, описывая кольца вокруг спящих мальчиков. Так продолжалось минут десять. Потом вдруг шаги участились, и Искупитель, громко хлопая в ладоши, закричал: «ПОДЪЕМ! ПОДЪЕМ!»

Кейл, которого все еще продолжало мутить, осторожно встал и начал натягивать рясу, стараясь, чтобы ничто не выпало из переполненных карманов; между тем полтысячи мальчишек, тяжело вздыхая и ворча, принялись копошиться в проходах между кроватями, мешая друг другу.

Но уже через несколько минут все они шагали под дождем, чтобы собраться в огромной каменной Базилике Вечного Милосердия, где им предстояло провести два следующих часа, скороговоркой повторяя за десятью Искупителями, ведущими службу, слова, давно утратившие для них всякий смысл. Кейл выдерживал это легко, потому что еще в раннем детстве научился спать с открытыми глазами и бормотать что положено вместе с остальными, при этом не дремала лишь крохотная часть его сознания, следившая за Искупителями, выискивающими тех, кто отлынивал от молитвы.

Потом следовал завтрак: обычная слякотная каша и «лаптя мертвеца» — так они называли зерновую лепешку на вонючем жире, тошнотворную на вкус, но очень питательную. Мерзость, но только благодаря ей мальчики вообще выживали. Искупители тщательно заботились о том, чтобы их подопечные имели как можно меньше удовольствий в жизни, но мальчики им нужны были сильными — те, которые оставались в живых, разумеется.

Только в восемь часов, когда все строем направлялись на тренировку на Плац Безмерного Всепрощения Нашего Искупителя, у троицы появилась возможность снова поговорить.

— Меня тошнит, — сказал Кляйст.

— Меня тоже, — прошептал Смутный Генри.

— И меня чуть не вырвало, — признался Кейл.

— Надо где-то все спрятать.

— Или выбросить.

— Ничего, привыкнете, — сказал Кейл. — Впрочем, если не хотите, я с удовольствием заберу вашу долю.

— После занятий я буду прибирать в ризнице, — сказал Смутный Генри. — Давайте мне еду, я ее там спрячу.

— Болтаете. Скверные мальчишки. Болтаете. — В своей обычной, почти сверхъестественной манере позади них возник Искупитель Малик.

Неблагоразумно было делать что-либо неподобающее, когда Малик находился поблизости, потому что он обладал необычной способностью подкрадываться к людям незаметно. То, что он без предварительного объявления стал руководить тренировками вместо Искупителя Фицсиммонса, повсеместно известного как Фиц Говнюк, поскольку со времен своего участия в Болотной кампании тот страдал хронической дизентерией, было большим невезением.

— Двести отжиманий, — распорядился Малик, отвешивая Кляйсту увесистый подзатыльник.

Он выстроил всех, не только их троих, в одну шеренгу, велел лечь, упереться в землю костяшками пальцев и делать отжимания.

— А тебе, Кейл, особое задание, — сказал Малик. — Будешь стоять на руках.

Кейл с легкостью встал на руки и начал сгибать и разгибать их в локтях. Вскоре у всех, кроме Кейла, лица исказились гримасой от тяжелых усилий, а Кейл продолжал упражнение так, словно мог делать его до бесконечности, взгляд его был пустым и витал где-то далеко, за тысячи миль. Вид его свидетельствовал о том, что ему просто скучно, хотя он нисколько не устал, несмотря на то, что двигался вдвое быстрей остальных. Когда последний из послушников, обессиленный, с ноющими от боли мышцами, закончил упражнение, Малик велел Кейлу сделать еще двадцать отжиманий — в наказание за демонстрацию своих физических возможностей.

— Я сказал тебе стоять на руках, а не отжиматься. Мальчишеская гордыня — лакомая закуска для дьявола. — Это было сказано, чтобы преподать урок морали стоявшим перед ним послушникам, но урок пропал втуне: взгляды послушников ничего не выражали — закуска, то есть легкое лакомство, перемежающее другие яства, вкусные или не очень, было чем-то таким, чего они даже вообразить себе не могли, не говоря уже о том, что никто из них никогда ничего подобного не пробовал.

Прозвучал колокол, означавший окончание тренировки, и пятьсот мальчиков медленно, насколько смели, направились обратно к базилике на утреннюю молитву. Когда процессия проходила мимо аллеи, ведущей к задам большого здания, троица незаметно выскользнула из строя. Всю еду из карманов Кейл и Кляйст отдали Смутному Генри, после чего снова присоединились к процессии, которая, втягиваясь на площадь перед базиликой, набивала ее битком.

Между тем Смутный Генри плечом, поскольку руки у него были заняты хлебом, мясом и пирогами, отодвинул засов на двери ризницы, распахнул ее, прислушался: нет ли поблизости Искупителей, — потом углубился в коричневый мрак гардеробной, готовый вмиг дать задний ход, если кого-нибудь увидит. Похоже, в помещении никого не было. Он метнулся к одному из шкафов, но, чтобы открыть его, пришлось положить на пол часть еды. Немного грязи никому еще не повредило, подумал он. Открыв дверцу, он просунул руки в глубину и поднял деревянную дощечку на дне шкафа. Под ней обнаружилось весьма вместительное пространство, где Смутный Генри хранил свои пожитки — все запрещенные. Мальчикам-прислужникам, как их официально называли, не разрешалось иметь ничего, чтобы, как выражался Искупитель Хряк, «не пробуждать в них вожделения к материальным ценностям». Хряк, как вы догадываетесь, — не настоящее имя, в действительности его звали Искупитель Глеб.

И именно голос Глеба раздался сейчас за спиной Генри.

— Кто здесь?

На три четверти скрытый дверцей шкафа, Смутный Генри быстро запихнул в тайник еду, которую держал в руках, а также цыплячьи ножки и пирог, валявшиеся на полу, после чего, выпрямившись, закрыл дверцу.

— Прошу прощения, Искупитель?

— А, это ты, — сказал Глеб. — Что ты тут делаешь?

— Что я тут делаю, Искупитель?

— Да, — раздраженно сказал Глеб.

— Я… э-э… ну… — Смутный Генри посмотрел по сторонам в поисках вдохновения и, похоже, нашел его где-то на потолке. — Я… складывал длинное облачение, оставленное Искупителем Бентом.

Искупитель Бент был сумасшедшим, это знали все, но главное — он славился такой забывчивостью, что при любом удобном случае мальчики-прислужники все сваливали именно на него, когда что-то оказывалось не на месте или когда сами они совершали что-либо сомнительное. Если их заставали за тем, что они делают нечто недозволенное или находятся в запрещенном месте, тактика защиты прежде всего состояла в том, чтобы сказать, будто они делают это или находятся там по распоряжению Искупителя Бента, память которого была настолько коротка, что можно было не беспокоиться: он не станет ничего оспаривать.