Ей захотелось оглянуться на Хэмиша — просто чтобы увидеть выражение его лица и попытаться понять, что его так позабавило. Но времени не было: она перескочила через поручень, и навстречу ей хлынули торжественные звуки «Гимна Землевладельцев».

Леди Харрингтон очень старалась взять себя в руки, но все равно оказалась неподготовленной ко всему, что на нее обрушилось: грому музыки, многоцветью мундиров, позументов и галунов, взятому «на караул» оружию морпехов, вихрю радостных эмоций и жгучей жажде мести, охватившей многих при виде обрубка руки и парализованного лица. Даже хваленая грейсонская дисциплина не удержала рев приветственных восклицаний. Она почувствовала, как дрожит в переноске разделявший с ней восприятие этого эмоционального половодья Нимиц. Шквал чувств ошеломил ее, однако флотский инстинкт побуждал действовать в соответствии с требованиями протокола прибытия на борт.

Отдав честь реявшему над галереей флагу Грейсона, она повернулась, чтобы салютовать капитану корабля, — и сердце ее радостно дрогнуло при виде Томаса Гринтри. Восторженная улыбка едва не разломила физиономию коренастого грейсонца надвое. За спиной капитана Харрингтон заметила еще одно знакомое лицо. Улыбка адмирала Иуды Янакова была — если такое вообще возможно — даже шире, чем у Гринтри, однако радость в его глазах, оттенялась суровым, опасным блеском, вспыхнувшим, стоило ему заметить ее культю. Хонор знала его достаточно хорошо, чтобы прочитать мысли, таящиеся за этим блеском, и мысленно пообещала себе при первой возможности обстоятельно с ним поговорить. Сейчас времени на это не было, и она обвела взглядом галерею, дожидаясь, когда стихнут приветственные голоса.

Галерея была удивительно просторной даже для супердредноута…

Мысли ее оборвались, когда она увидела красовавшийся позади почетного караула герб. Основа его была очевидна: она видела эту картину всякий раз, кода смотрела на свой ключ землевладельца, а любое сомнение отпадало само собой, стоило прочесть начертанное на геральдическом щите название корабля.

Хонор таращилась на герб, не способная даже отвести взгляд в сторону, хотя и понимала, что ее столбняк полностью оправдывает все ожидания забавлявшегося Хэмиша Александера. И, честно говоря, доброму здоровью графа ее ступор пошел только на пользу (это она осознала позднее), поскольку если бы она все-таки обернулась и увидела, что граф усмехается хотя бы на десятую так, как мог усмехаться по ее предположениям, и при этом оказался бы в пределах досягаемости…

Но в тот миг ей было не до соображений мелкой мести, ибо ликующие голоса наконец стихли, и Томас Гринтри, в кои-то веки решившись на нарушение протокола, отнял пальцы от околыша прежде, чем это успела сделать она, и протянул ей руку в сердечном приветствии.

— Миледи, — проговорил он сиплым от волнения голосом, прежде чем она успела вымолвить хоть слово. — Добро пожаловать домой. И добро пожаловать на борт «Хонор Харрингтон»!

Гранд-адмирал Мэтьюс смотрел вдаль из просторного холла космопорта, и его волосы, когда-то темно-каштановые волосы простого коммодора, теперь серебрились сединой под падавшими на Остин-сити рассветными лучами звезды Ельцина. Морщин на его умном подвижном лице тоже прибавилось изрядно, однако зеленовато-карие глаза светились удовлетворением. Во всяком случае, как правило. И основания на то имелись, ибо на его глазах и при его непосредственном участии почти полностью уничтоженный в ходе Масадской войны Грейсонский космический флот возродился, словно феникс из пепла, и к настоящему моменту, несомненно, был третьим по мощи военным флотом в радиусе многих световых лет. И пусть один из двух более сильных флотов, базировавшихся в указанных пределах, находился с ним в состоянии войны, Грейсон имел верных и могущественных союзников, так что гранд-адмиралу Мэтьюсу и вправду было чем гордиться.

Другое дело, что это ничуть не помогало справиться с усталостью и досадой — чувствами, которые в настоящий момент омрачали любовь и почтение к находившемуся рядом с ним в холле высокому сухопарому человеку. Покосившись на него, Мэтьюс снова принялся рассматривать пейзаж за окном.

Остин-сити был старейшим городом на Грейсоне. Многие из его общественных и административных строений находились под защитными куполами, но в целом город укрыт не был, а поскольку сейчас в северном полушарии Грейсона стояла зима, за ночь открытое пространство завалило влажным тяжелым снегом. Расчистив посадочную площадку, снегоуборочные машины сгребли снег к ее краям, и теперь там громоздились сугробы выше человеческого роста. Вообще-то Мэтьюс снега не любил, но время от времени готов был сделать исключение. Как, например, в этом году. Имевший четырехтысячелетнюю историю Христианский календарь, которого упорно придерживались грейсонцы, плохо согласовывался с реальной сменой времен года на планете, и случаи, когда Рождество приходилось на настоящую зиму и рождественские песнопения можно было послушать, любуясь выпавшим снежком, выпадали нечасто.

Но с Рождества прошло уже два дня. Мысли Мэтьюса вновь вернулись к делам военным, и он поморщился, взглянув на стоявший у лифта караул из дюжины выдыхавших на морозе пар гвардейцев в бордовых с золотом мундирах Мэйхью. За их спинами словно бы произвольно рассредоточилось несколько взводов морской пехоты. Мэтьюс прекрасно понимал, что эта «произвольность» была кажущейся: бойцы были расставлены так, что прикрывали все подступы к площадке. Они были вооружены до зубов и держались настороже. Хотя, если его догадка верна, все до единого испытывали определенную досаду в связи с последней выходкой Протектора.

«Что ни говори, — думал адмирал, — а Бенджамину пора бы и повзрослеть. Я знаю, что любая возможность сорваться с цепи доставляет ему удовольствие, и ведомо Испытующему, я не могу его за это винить, но он просто не имел права являться в космопорт с такой мизерной охраной. И, коль скоро мы вообще здесь оказались, было бы совсем неплохо, если бы он намекнул, чего ради я должен торчать здесь вместе с ним. Конечно, всякое приглашение Протектора — само по себе высокая честь, но у меня полно неотложных дел. Не говоря уж о том, что вскакивать до зари и натягивать парадный мундир только из-за того, что Протектору вздумалось спозаранку прогуляться по космопорту, — не самое большое удовольствие».

Бенджамин Мэйхью повернулся и прервал размышления гранд-адмирала чарующей, харизматической улыбкой. Мэтьюс поймал себя на том, что непроизвольно улыбнулся в ответ. В настоящий момент Протектор походил на озорного мальчишку, улизнувшего от наставника: обличье, к которому Мэтьюс за последние десять лет успел привыкнуть. Благодаря ему Бенджамин выглядел гораздо моложе своих сорока стандартных лет. Разумеется, в глазах грейсонцев: на планетах, где пролонг был доступен с рождения, его приняли бы за мужчину лет пятидесяти, а то и шестидесяти. Но на сей раз даже мальчишеский облик Протектора не смог улучшить настроение его высшего офицера флота.

— Наверное, Уэсли, мне следовало бы извиниться, — сказал, помолчав, Протектор, и его улыбка превратилась в широкую ухмылку. — Правда, я этого делать не собираюсь.