Я нервно сглотнул, понимая, что в моём плане был большой пробел — у меня просто могло не получиться.

Но, как написано в Тёмном Писании, «силы Тьмы побеждают потому, что никогда не спят». То есть, надо просто действовать, а иначе не узнаешь, получится или нет.

Я опустил стопу в сторону, коснувшись ушка на колышке большим пальцем. Потом, не закрывая глаз, я попробовал позвать Тьму, одновременно готовясь бросить злость в пальцы ног.

Это одна из первых жреческих медитаций, когда маг только постигает уровни владения телом. Глупец тот, кто думает, что магу не нужно физическое тело, что колдовство решает все проблемы одной мыслью.

Темный Жрец потому и опасен, что владеет телом в совершенстве. Отруби ему руку, он не почувствует боли, потому что умеет отделять её от разума. Ничто не должно нарушать концентрации, а уж тем более такая плотская мелочь, как страдание.

Когда человек злится, тело реагирует на уровне инстинктов. Скрипят зубы, сжимаются кулаки, наклоняется голова. Человек не контролирует это.

Без труда я позвал Тьму, стараясь в этот раз не звать ауру, а просто как много дольше сохранить связь с Тьмой. Я легко заставил тело реагировать по-другому — от злости не стискивать кулаки, а сжимать пальцы ног, в особенности большие.

И в особенности на правой ноге…

Бросская кровь не заставила себя ждать. Ярость ворвалась в душу, одновременно нагревая тело. Всего несколько мгновений я потратил на то, чтобы пламя ярости опять ушло не в стиснутые кулаки, а в пальцы ног.

Ушко на колышке раскалилось и зашипело в темноте, соприкасаясь с ледяным стержнем. Я сразу же надавил снизу пальцем на него, пытаясь снять с колышка, и прикусил губу от боли, когда раскалённый металл плотно соприкоснулся с кожей.

Да, всё-таки в этом теле концентрация у меня страдает.

Запах палёной плоти разлетелся по телеге, сзади зафырчал упырь. Колдунья тоже зашипела от боли, когда ушко коснулось её коленки, и отдёрнула ногу.

Цепь слетела с колышка и упала на солому. Палёный запах усилился, соломенная труха с готовностью затлела, и мне пришлось неуклюжими движениями стопы по доскам затереть занявшееся пламя. Не хватало ещё тут сгореть от обычного пожара.

Всё это происходило в напряжённой тишине, нарушаемой только звяканьем цепи.

Но вот вроде тлеющие соломинки погасли, и я, выдохнув с облегчением, тихонько подтянул к себе ногу и стал тереть ладонью ожоги. Обычная человеческая реакция на боль.

— И что дальше, лиственник? — вдруг спросила колдунья.

Она не сводила с меня глаз, полных надежды. Даже взгляд барда изменился — тот смотрел на мою свободную ногу, ещё не веря, что наш побег может стать реальностью.

— Подожди, алтарница, я думаю, — со звяканьем потирая ногу, ответил я.

— Что⁈ — одновременно спросили бард и колдунья, — У тебя нет плана?

— Древо, оно ж медленное, — буркнул я, раздражаясь, — Пока на молитвы ответит.

К моему ужасу, оба вполне серьёзно подняли глаза на потолок, и бард даже с уважением кивнул:

— А-а-а…

Склонившись к прутьям, я с досадой понял, что из-за толстых жердей не видно, что там впереди. Ни сколько охранников в этом обозе, ни сколько вообще тут телег.

Информации — ноль. Ох, небесной вони мне в душу, чует моё тёмное сердце, не всё может пройти гладко.

Ладно, доверимся импровизации.

— Вы, двое… — я повернулся к сокамерникам, — Святолиственник может ударить человека?

— Нет, конечно, — колдунья, которая выглядела на капельку посвежее, довольно бодро тряхнула серебристой шевелюрой. Взгляд у неё был настороженный, но вслух она свои подозрения не высказала.

Зато бард прошептал:

— Маюновы слёзы мне в почки, ты, как очнулся, так сам не свой. Громада, ты — это ты?

Усмехнувшись, я сказал:

— Вы… кхм… — тут я запнулся, поняв, что несколько лет обращался к своему окружению только как к слугам.

«Раб, слуга, смерд, прислужник, солдат, подданный…» И как мне обращаться к этим двоим? Они мне не рабы, не прислужники.

Равные? Не смешите мою тень, какие они мне равные?

— Э-э-э, вы… кхм… двое… — всё же сказал я, — Сидите тихо, и чем спокойнее, тем лучше. Следите за обстановкой.

— Обещаю сидеть тут и никуда не уходить, — хмуро буркнул бард, — А поссать-то можно будет?

Я не ответил шутнику. Вместо этого оттянул ногу со свободной цепью, а потом махнул ей, врезав по деревянному пруту. Раздался внушительный грохот, жердь жалобно треснула, хоть и не поддалась. Зазвенело железо.

— Свершилось!!! — заорал я так, что упырь позади испуганно всхлипнул, — Лиственный Свет освободил меня! Это чудо, братья! Узрите же силу Священного Древа!

Дальше события потекли по нарастающей, и мне оставалось только молить Мать-Бездну… тьфу ты, светлой воды мне за шиворот, Отца-Небо! У меня же переоценка ценностей, всё такое.

Да, да, Отец-Небо, ты там сверху отметь, что Всеволод Тёмный… да чтоб меня… Всеволод Светлый? Вонь небесная, аж челюсть свело, до чего смердяще и противно звучит.

Серый? Всеволод Серый. Ну, вроде как нейтралитет, равновесие добра и зла. И всё же… нет, ну давай ещё оттенки будем перечислять.

Всеволод Нетёмный. Во-о-от… а это звучит!

* * *

Мои крики, громыхание ногой и цепью по клетке призвали надсмотрщиков за пару секунд.

— Хорлова падаль, как⁈ — бородавочник сразу же воткнул копьё между прутьями, но я увернулся и коленом прижал древко к пруту так, что главаря чуть не снесло с лошади, — А, сожри тебя Хмарок!

— Это чудо! — заорал я, теперь надавив на копьё грудью.

Сколько во мне мощи! Бородавочник слетел с лошади, упав на землю, как мешок с дерьмом. Никогда не слышал, как падают мешки с дерьмом, но уверен, что звук именно такой.

Как и ожидалось, с другой стороны мне в затылок прилетело копьё. Увернуться я уже не успел, но мне пока это было и не нужно.

— Чудо!!! — заорал я, тряся головой от боли, — Лиственный Свет спас меня! Смотрите, мои кандалы…

Я замахал ногой по телеге, чуть не попав браслетом в барда и колдунью. Надо отдать им должное, они висели тише мыши, точнее мотались вслед за качающейся повозкой. Упырь сзади ревел и стонал, щёлкал пастью, пытаясь поднять когти и дотянуться до меня, но «брошь хозяина» не давала.

Набежали ещё охранники, удары тупыми копьями посыпались со всех сторон. В клетку просунули верёвку, чтоб накинуть мне петлю на шею, но я рванул изо всех сил, и умник едва не воткнулся головой между прутьев.

Кто-то всадил мне в ногу что-то острое, я замычал от боли, но продолжил концерт.

— Покайтесь!!! — орал я и дёргался, заставляя всю телегу танцевать и крениться из стороны в сторону, — Сверши-и-ило-о-о-ось!

— Упырева моча!

— Хорлова падаль!

Всё это время я старательно прижимал к боку руку с браслетом, где был продет ремень. В этой истерике и тряске было важнее всего, чтобы тонкий слой защиты не сместился, иначе «поцелуй белого дьявола» быстро меня усмирит.

Краем глаза я следил, как поднимался с земли бородавочник, ругающий меня, на чём свет стоит. Как полез за пазуху, и потом в его руке блеснул белый камешек. Он оскалился разбитыми от падения губами, и его пальцы сжались.

— Листва сраная!

Ощутимо заколол кожаный пояс под браслетом, и я, запрокинув голову, уставился в потолок и резко вдохнул, словно от боли:

— А-а-а-ах!!! Све-е-е-т мо-о-о-ой…

И так с открытым ртом рухнул на спину, снова чуть не пробив затылком пол.

— Держи, держи упыря!!!

Мне в щёку воткнулись грязные когти, тварь всё-таки дотянулась до меня, и совсем рядом клацнули её клыки. И, кажется, коснулись кожи на лбу, надрали едва ощутимую царапину.

Этого ещё не хватало…

На упыря тут же посыпались удары копьями, ярко замерцала «брошь хозяина», и тварь, завыв, вернулась в своё первоначальное положение.

После нескольких секунд диких криков тишина показалась неожиданной и неестественной. Тяжело дышали и стонали охранники, а я хрипел на полу, едва подрагивая, будто меня до сих пор колошматило от «поцелуя». Кожаный ремешок и вправду нестерпимо колол и обжигал, но вскоре жжение прекратилось. А вот ссадина на лбу чесалась…

Естественно, я так и остался лежать. После такой пытки человек отключится, самое малое, на несколько часов.

— Чтоб вас Хмарок сожрал, я на всю катушку его приложил! А, недоноски, дерьма огрызки!!! Хорлова вы падаль, моча ослиная!!! Щербатый, шлюха ты беззубая!

— А чего сразу я-то⁈

— Как он снял