Ахилл поднял голову, опять посмотрел на море.

— Так помнишь ли ты меня? — прошептал он и возвысил голос: — Слышишь, отзовись! Или это все неправда? Да, я уже не маленький, я уже почти понял, что меня, наверное, обманули… никакая ты мне не мать… Разве мать бросила бы своего сына навсегда, так, чтобы за двенадцать лет не посмотреть на него ни разу и ни разу с ним не поговорить? Богиня или не богиня, но все равно ведь мама… Кто же тогда родил меня? И почему той, что меня родила, я не нужен? Или во мне что–то плохое? Мама! Мама, откликнись! Если ты — богиня, дочь морского старца Нерея, то ты слышишь меня сейчас… Я ничего и никого не боюсь, я уже почти все умею — сражаться, охотиться, врачевать раны, читать и писать — Хирон всему меня научил. Но мне без тебя плохо, мама! Мама!

Он крикнул и замер, вновь всматриваясь и вслушиваясь.

Море тихо шуршало по гальке. Где–то снова плеснула рыба. И вновь, но очень далеко, прозвучал короткий крик морской птицы.

Звезды стали бледнее — новорожденный месяц взошел, и волны заблистали живой серебряной чешуей.

Мальчик снова провел рукой по лицу и наконец понял, откуда эта соленая влага на его щеках.

— Ну что же… — прошептал он, кусая губы, чтобы не разрыдаться. — Ну, раз так… Жил я до сих пор и буду жить дальше! Ладно!

Он отвернулся и при неверном свете звезд и тонкого полукружия луны стал взбираться по отвесному кряжу. Обрыв был не менее ста локтей в высоту, но мальчик одолевал его уже сотни раз и карабкался по гладким уступам быстро и уверенно. Достигнув плато, он выпрямился, на всякий случай еще раз глянул с высоты в сторону моря, по–прежнему равнодушно сверкавшего серебром лунной чешуи, и повернулся, собираясь пересечь плато и спуститься ко входу в пещеру Хирона.

— Теплая в море вода? — прозвучал совсем рядом голос учителя.

Ахилл не вздрогнул: тот же Хирон все пять лет учил его всегда быть готовым к любой неожиданности.

Старик стоял в трех шагах, подойдя, как всегда, бесшумно и словно появившись ниоткуда.

— Теплая. Но я заходил только по колено. Ты сам говорил, что ночью купаться небезопасно.

— Да, — старик кивнул, — И особенно здесь. Я не раз видел акул почти у самого берега. А мне снова не спится. Я разжег огонь в очаге, разогрел мясо твоего кабана и решил пойти позвать тебя, чтобы ты разделил со мной поздний ужин.

— И ты знал, где меня искать! — тихо сказал мальчик.

— Я знаю, что ты часто спускаешься к морю.

Уже сидя в пещере, возле очага, медленно нарезая ножом ломтики сочного мяса на большой глиняной тарелке, Ахилл спросил:

— Мы никогда не говорили об этом, учитель… Но ведь ты не веришь, что моя мать — богиня Фетида? Ты… Ты вообще не веришь в богов, да?

Хирон ласково положил руку на плечо ученика, его пронзительные, чистые, как родниковая вода, глаза будто вошли в душу мальчика, видя в ней все. Наконец старик сказал:

— Будь по твоему. Ты вырос, наверное. И сердце мне подсказывает, что вскоре мы можем расстаться…

— Нет, учитель!

— Ты не то подумал. Я пока не собираюсь умирать. Только, боюсь, тебя заберут от меня… Значит, пора ответить и на этот вопрос, не то ты будешь думать, что я в чем–то тебе лгал. Видишь ли, Ахилл, в богов я верю. Только сумасшедший может не видеть очевидной и явной власти над миром и людьми неких незримых сил. Однако я не считаю богов, которых у нас принято чтить, великими и всемогущими.

— Как?! — вскинул голову мальчик, — Как же: боги — и не всемогущи?

— А ты сам подумай! — голубые глаза учителя были серьезны, хотя на губах появилась улыбка, — Я же рассказывал тебе все предания о них. И ты сам не раз замечал, что боги, все, вплоть до великого Зевса–громовержца, подвержены тем же порокам и слабостям, которым подвержены люди. И злобе, и зависти, и страху (хотя они бессмертны!), и подлости, и корысти… И в них все это проявляется едва ли не сильнее, чем в людях. Если правда хотя бы десятая часть того, что мы о них знаем, то по сути своей боги слабее людей, потому что наши пороки делают нас беззащитными прежде всего перед собою… Так скажи мне — могут ли существа, не владеющие собой, владеть и управлять миром и силами природы? Допустим, что могут. Но тогда на земле и в мире все было бы устроено нелепо, одно противоречило бы другому… Нет! Наблюдая этот мир, я вижу, что в нем, напротив, все идеально, все взаимосвязано, и все прекрасно. От любого, самого маленького цветка, до высочайшей горы. И при всем множестве созданий, наполняющих мир, нет ничего, ты понимаешь, совсем НИЧЕГО лишнего, чего–то, что не служило бы общей совершенной гармонии. Все, что есть, и все, что происходит — рождения, смерти, приход весны и наступление зимы, восход солнца и темнота ночи, — все осмыслено, все верно и точно. Только человек постоянно нарушает гармонию, но он делает это потому, что ТАК ХОЧЕТ, а все остальное, что есть вокруг нас, не имеет желаний, но живет по воле силы, создавшей мир. Так вот, подумай: возможно ли, чтобы существа несовершенные, такие, как мы с тобой, способные к стольким ошибкам, создали такой идеальный мир и так мудро и прекрасно им управляли?

— Н… не знаю… Нет, не возможно! — воскликнул мальчик. — Но… не могло же оно все создаться само?

— Нет, конечно. Это было бы еще невозможнее. Мир определенно разумен, значит, он и создан Разумом. Более того, тот, кто его создал, действительно обладает личностью, то есть имеет свое Я, не то Он не мог бы создать существо, у которого тоже есть Я — человека. Но наших пороков и слабостей у него нет, Он непорочен.

— Почему? — голос Ахилла задрожал, и едва ли не впервые в жизни он ощутил в себе страх, только попытавшись представить Существо, наделенное таким могуществом. — Почему ты уверен, учитель? И кто сказал тебе?

— Никто. Я дошел до этого сам. Хотя нет, не сам… Думаю, Он подсказал мне, не раз подсказывал потому что я давно ищу Его и хочу понять. И мне не раз приходилось слышать в разных землях, от разных мудрецов, что они тоже ощущают нечто подобное и тоже видят несовершенство наших представлений о мире и о его создании. А почему я уверен в Его непорочности? Ну–ка представь: может ли попасть в цель из лука тот, у кого неверен глаз и не достаточно тверда рука? Нет. Может ли поднять и унести тяжелый камень тот, кто слаб? Не может. Возможно ли, чтобы вкусный хлеб испек тот, кто не умеет правильно замесить тесто? Невозможно. Так если в мире ВСЕ так хорошо сделано, стало быть Тот, Кто это все сделал, не имеет недостатков. Так?

— Да, — кивнул Ахилл, — И кто это — Он?

Хирон вздохнул.

— Я не знаю. Очень хочу знать, но не знаю. Говорят, когда–то, беспредельно давно, Он общался с людьми, но потом они об этом забыли.

— А боги? — спросил мальчик, — Ты сказал, что веришь в них. Кто же тогда они?

— Они есть у всех народов, среди которых я бывал и жил, — сказал старик. — Они разные, их по–разному описывают, и у них разные имена, но всегда одинаковые признаки и суть. У всех есть бог, повелевающий остальными богами, есть боги Солнца и Луны, есть божество любви и есть царь Подземного царства. Это значит, что либо люди повсюду придумывают олицетворение сил земли и неба, а также олицетворение своих пороков и придают им определенные образы, либо эти божества существуют. Первое объяснение было бы слишком примитивно — в человеческом воображении может родиться многое, но для того, чтобы образ стал зримым и общим для всех, выдумки недостаточно. Нет, нет, они есть. Только вот боги ли они, либо высшие демоны, стремящиеся к власти над миром и обретающие пока только власть над людьми? Почему над людьми? Да потому, что людям легче понять их, чем Его, который настолько их выше, и легче договориться с ними… Возможно, одни из этих богов действительно лучше, а другие хуже, но только они не могут созидать, а значит, не могут и творить добро. Зато им легко толкать людей на злые дела, а людям приятно оправдываться тем, что зло они делают не сами, а под влиянием богов. Кстати, мне не раз говорили, что у разных народов разные боги, и когда те оказываются сильнее этих, народ сильных богов берет верх над тем, чьи боги слабее… Это уже совсем смешно — похоже на курятник, в котором оказывается три или четыре петуха, и они начинают драться за власть над курами.