в подзаголовке он назвал их «Горячка рифм в семи главах и семидесяти стихотворениях», с эпиграфом из А. С. Пушкина: «Блажен, кто с нею сочетал горячку рифм…»

Первая публикация, далеко не полная, была в сентябрьской книжке «Юности» за 1965 год.

Одно из стихотворений говорит о настроении поэта той весной:

Какие дни, какие дни!

Как праздник — каждый день!

Пятнадцать градусов в тени —

А кто вас гонит в тень?

Не нужно слез, не нужно драм.

Взгляни, какие дни!

Как говорил старик Хайям —

Блаженствуй и цени!..

Завершаются «Листки» стихотворением, печатавшимся неоднократно:

Не бывает

Любви

Несчастной.

Может быть она горькой, трудной,

Безответной

И безрассудной,

Может быть — смертельно опасной, —

Но несчастной

Любовь

Не бывает,

Даже если она убивает…

Тот, кто этого не усвоит, —

И несчастной любви

Не стоит!..

Первое свидание

(конец лета 1964 года)

Получив огромный букет цветов с коленопреклонением (да, да, с настоящим, старомодным!), наслушалась его новых стихов, полных лиризма и необыкновенного целомудрия:

Она такая скромница!

Ни разу не забудется!

Тем, видно, и запомнится,

С тем, видно, и забудется…

МАДРИГАЛ

Ты прекрасна. Да, ты прекрасна.

Говорить тебе это — опасно:

Это пошло. Звучит ужасно.

Что поделаешь. Ты — прекрасна.

Смотришь так лукаво и ясно…

Разве ты со мной не согласна?

Знаю, знаю, что все напрасно.

Но, боже мой, как ты прекрасна!

Затем:

Ты смотришь порой

Так печально и мудро…

Да, ты не похожа

На раннее утро!

Нет, нет, не нужна

Ни помада, ни пудра —

Глаза твои смотрят

Печально и мудро…

Что делать!

Очень давно замечали:

«Во многой мудрости

Много печали».

А напоследок выслушала много других — вольных и грешных — Пушкина. Всю ответственность за мое окончательное соблазнение Борис взвалил на Александра Сергеевича:

Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем,

Восторгом чувственным, безумством, исступленьем,

Стенаньем, криками вакханки молодой,

Когда, виясь в моих объятиях змеей,

Порывом пылких ласк и язвою лобзаний

Она торопит миг последних содроганий.

О, как милее ты, смиренница моя,

О, как мучительно тобою счастлив я,

Когда, склонясь на долгие моленья,

Ты предаешься мне нежна без упоенья,

Стыдливо-холодна, восторгу моему

Едва ответствуешь, не внемлешь ничему

И разгораешься потом все боле, боле —

И делишь, наконец, мой пламень поневоле.

Кто после таких стихов (Пушкин) бросит в меня камень?

«Женщина не должна за это благодарить»

Закончился бесповоротно мой семилетний (как война) роман.

Начался совсем другой, не похожий ни на что прежнее, который продлился тридцать пять счастливых лет.

За все, за все наверстываю —

За все пережитое…

За все чужое,

Черствое,

Ненужное,

Пустое,

За мелкое и пошлое,

За бывшее и сущее…

За будущее — прошлое —

И прошлое: грядущее.

То, о чем мне хочется написать, возможно, не будет воспринято читателем с пуританским воспитанием. Пусть такой читатель пропустит эти строки.

О Борисе Заходере — писателе, поэте — будут писать литературоведы, критики. Я даже уверена, что о нем еще слишком мало сказано, что не до конца постигли величину его литературного дарования, его личности. Его архивы, мысли, переводы Гете, которые и о которых знают очень мало, — с ними еще предстоит познакомиться. Он сам избегал публичности, а общество не стремилось воспользоваться его одаренностью сполна. Взяло лишь малую толику. Мне тоже не по зубам эта тема, «мычится коло рта». (Так говаривала малограмотная нянька, работавшая в семье родителей Бориса, отвечая на вопрос, кто звонил в их отсутствие: «Мычится коло рта, а сказать не могу — то ли Иван Иванович, то ли Абрам Самойлович… Нет, вспомнила, — добавляла она радостно, — Ленинград звонил!»)

Перед мощью его дарования, интеллекта я до сих пор испытываю благоговение, которое мешает мне писать о нем, особенно когда его уже нет на свете. При жизни он был мне понятнее, доступнее, чем теперь. Человеческие слабости приближали его ко всем остальным, словно бы уравнивали.

Но я хотела бы сказать о нем то, в чем, как мне кажется, чувствую себя «авторитетом», хотя бы потому, что моя жизнь до встречи с Борисом была, так уж вышло, поиском женского счастья. Оно пришло ко мне не с первой попытки.

Скажу слова, которые ни один нормальный мужчина никогда бы не отказался выслушать.

Слова во славу мужчины.

Он был идеальный любовник.

Я счастлива, что успела сказать ему эти слова, хотя и не так прямолинейно, предложив тост в один из самых последних дней его жизни, при гостях. И прощаясь — на кладбище.

И снова я беру Академический словарь и нахожу современное толкование этого понятия. Я совсем не это имела в виду, а, как у старого доброго Даля: «любовник, -ница, — влюбленные друг в друга, чета любящих или состоящая в супружеских отношениях». Вот так, немного старомодно. Любящих. Когда любящие стараются сделать счастливым в первую очередь не себя, а любимую или любимого.

Как у А. С. Пушкина: И делишь, наконец, мой пламень поневоле.

Не самому вспыхнуть, сгореть, а заставить разделить свой пламень, хотя бы и поневоле. Поделиться. Радоваться не одному, а вместе. Во всем. В первую очередь — в любви.

Когда, спустя годы, случалось, затихала страсть, Борис приходил в отчаяние, искал причины, нервничал. «Ну что, пора разводиться?» — спрашивал он полушутя-полусерьезно. Так важно было ему сознание его власти.

Знал, что стихи или музыка поднимают настроение, находил способы вернуть гармонию отношений, вновь вернуть мой счастливый смех.

Что я имею в виду? Лишь то, что он написал мне в стихотворном поздравлении с Новым годом, две строчки которого процитирую, а полностью приведу в другом месте:

Того, что может нас развеселить, —

Нам все равно ни с кем