5. Поручик Голицын

(Фактически переставшая существовать

Русская императорская армия)

Вечер 12 (25) октября 1917 г.

Могилёвская губерния

Ужасно хочется спать. Три последних дня изрядно вымотали. Роман Васильевич снял солдатскую фуражку без кокарды и положил на колени. В ногах вещмешок. Поручик нарочно занял место около прохода. Если придётся бежать, шансов уйти больше.

Бежит и бежит, словно загнанный волк. Будто дезертир.

Прислонился спиной и затылком к стенке и внимательно оглядывает окружающих. Поезд стоит уже около часа, сколько простоит ещё, неизвестно.

На полке напротив сидят трое, двое — слева. По одному на верхних полках.

Вагон третьего класса быстро набился серой солдатской массой. У кого шинели с погонами, у кого, как у Голицына, без. Кто в папахах, кто в фуражках. Все злые, нервные. Народ всё пребывает. Кому не хватает места на полках, усаживаются прямо в проходе.

Хочется надеяться, почти двухнедельная небритость надёжно скрывает среди окружающей толпы.

Роман Васильевич закрыл глаза…

* * *

3 (16) сентября 1917 г.

Витебская губерния

В июле после краткосрочного отпуска Роман Васильевич вернулся в дивизию. На фронте практически всё кончено. Немцы с австрияками вышвырнули русские войска из Галиции. Восьмая армия закрепилась на реке Збруч, почти на границе Империи.

Все ударные части практически уничтожены. Солдатня разбегается по домам. Где это видано, чтоб три немецкие роты обратили в бегство две русские дивизии? Апокалипсис. Полный.

В итоге Роман Васильевич отправился с войсками генерала Корнилова на Петроград. В конце августа офицер из свиты командующего отправился в столицу. Голицын попросил передать письмо родителям, где сообщил о гибели в Персии брата Виктора.

В скором времени в частях появились агитаторы. По приказу Корнилова их хватали и расстреливали. Поручик дважды руководил расстрельной командой. Одного схватили и тут же повесили. Но так было не всегда и не везде. Агитация достигла цели: солдаты отказывались идти на Петроград, просто расходились.

Эшелоны генерала Крымова остановились на подступах к Петрограду и Пскову…

Заняться нечем. Голицын в палатке с тремя офицерами играют в покер. На середине третьей руки снаружи раздаются выкрики: «Корнилов арестован!», «Смерть генералу-узурпатору!», «Бей офицерьё, братцы!», «Всех на верёвку!», «Вон в той палатке четверых видал!»

А вот это совсем плохо. Ему припомнят расстрел агитаторов и солдат-изменников.

Офицеры вскакивают, выхватывая револьверы. Роман Васильевич, переложив наган в левую руку, обнажает шашку. Тесно тут, в палатке.

— Господа, сразу не стреляйте! Лишь по моей команде! — шепчет Голицын. — Иначе просто расстреляют палатку.

Молодой подпоручик Алехнович бледнеет. Полог откидывается, и с десяток солдат пытаются ворваться внутрь.

— Вот они! Вяжи их, братцы!

Первым не выдерживает Алехнович. Сухой выстрел, и призывавший вязать, получает пулю в грудь.

— Огонь! — орёт Голицын.

Сухо щёлкают револьверы. Палатка наполняется криками и воплями, солдаты заметались.

— Быстро наружу! — кричит поручик и бросается к пологу.

На выходе кого-то лягает под дых. Солдат вылетает наружу.

— Стреляйте, братцы!

Оскаленная небритая физиономия чернявого мужика. Не раздумывая, тычок стволом в глаз. Противник, завизжав, хватается за окровавленное лицо.

Часто-часто затрещали трёхлинейки. Голицын качнулся в сторону группы солдат и, чуть приседая, с разворота режущим ударом рубит по ногам. Дикие вопли боли.

Бросает взгляд назад. За ним мчится Алехнович. Капитан Мясоедов лежит на выходе из палатки. Четвёртый — поручик Цаплин, скорее всего, остался внутри.

Навсегда.

Вертясь, как юла, Роман Васильевич, раздаёт удары шашкой. Большей частью — режущие. Острый клинок превосходно рассекает живую плоть. Цели убивать нет. Как можно больше покалечить. Противник отвлечётся на раненных.

Петляя, словно заяц, Голицын рванул к ближайшему лесу. Сзади щёлкают выстрелы. Ещё саженей сорок. За спиной раздаётся вопль. Роман Васильевич оборачивается. Следом на боку ползёт Алехнович, окровавленная нога волочится по траве. Вот чёрт!

Их догоняют около двадцати солдат. Поручик стреляет в самых ретивых.

— Пристрелите меня, князь! — громко хрипит подпоручик. — Умоляю! Вместе не уйдём!

Роман Васильевич бросается к раненому.

В следующую секунду затылок Алехновичу разбивает пуля. Ну вот и всё, несчастному парню уже ничем не поможешь. Голицын разворачивается и мчится к спасительному лесу. Эти туда не сунутся…

* * *

В ечер 14 (27)…16 (29) октября 1917 г.

Железная дорога Российской республики

Уйти удалось. Через полторы недели, двадцать третьего сентября, таясь, вышел к Быхову, где под арестом вместе с Корниловым сидит группа генералов. Здесь ещё сохраняется хоть какой-то порядок. Солдаты злобно поглядывают на офицеров, но открыто не выступают. Верные Корнилову текинцы защитили генерала от солдатского самосуда.

Позавчера Роман Васильевич и ещё шесть офицеров переоделись в солдатскую форму, выправили нужные документы и направились в Петроград и Москву, чтобы отыскать верных людей. Когда прибудет курьер от Корнилова, надо будет уходить на Дон…

Поезд дёрнулся раз, другой. Голицын открыл глаза. Пейзаж за окном поплыл. Медленно, потом всё быстрее-быстрее. Слава Богу, наконец-то поехали.

«Надо бы поспать», — устало подумал князь и сразу провалился в сон.

Проснулся оттого, что кто-то немилосердно трясёт за плечо.

— Товарищ, товарищ…

Роман Васильевич с трудом разлепил глаза. В тусклом свете вагонной лампочки над ним склонился силуэт. Пахнуло табаком и перегаром. Рядом ещё трое с винтовками.

— Патруль рабоче-крестьянской милиции. Ваши документы, товарищ.

Смысл сказанного дошёл не сразу. Голицын пару секунд тупо смотрел на мужчину, кивнул и полез за отворот шинели.

Да куда ж он их подевал?

— Ладно, товарищ, не надо.

Патруль пошёл дальше по вагону, выборочно проверяя документы. Роман Васильевич обратился к сидящему рядом солдату:

— Что за станция, браток?

Тот затянулся папиросой.

— Дно, говорят. А ты докудова?

— До Петрограда.

— Домой?

— Ага. А ты?

Солдат снова затянулся.

— А я до Сольцов, — он протянул Голицыну папиросы. — Будешь?

Хотя Голицын не курил, но среди солдат некурящих не встречал. А ведь он сейчас — обычный солдат.

— Давай.

Взял папиросу. Сосед протянул свою прикурить. Голицын затягиваться не стал, просто набрал в рот и выпустил дым. Иначе сразу бы закашлялся…

* * *

Вечер 16 (29) октября 1917 г.

г. Петроград

Царскосельский вокзал. Повсюду вооружённые солдаты, матросы, рабочие, студенты. Многие с красными повязками на рукавах.

Уже темнеет. До дома пешком минут тридцать. Реально оказалось дольше. Через два пикета не пустили, пришлось идти в обход.

За два квартала от дома остановил патруль Красной гвардии. Старший патруля, рабочий в тёмно-сером пальто и кепке, потребовал документы. Князь протянул солдатские бумаги. Рабочий посмотрел документы, потом, пристально, в лицо Романа Васильевича.

— Так с какого, говоришь, завода будешь, браток? — поинтересовался он.

— Да не с какого. Не успел поработать на заводе. Как война начиналась, мобилизовали, — пожал плечами князь.

— А звать тебя как?

Голицын улыбнулся про себя. Старый трюк контрразведки. Но ничего, Роман Васильевич всё, что написано в документах, вызубрил наизусть.

— Лопатин Афанасий Никифорович. Девяносто