Из черных пятен постепенно выступали три женские фигуры в черных одеждах, под широкими покрывалами, на которых играли звездные искры. Первая – сгорбленная старуха – бойко двигала челноком, вторая – рослая, крепкая, как женщина в расцвете сил, – сматывала готовую ткань, а третья – стройная и гибкая, как звонкая молодая березка, – стояла с железными ножницами в руках, чтобы раскроить ткань, сотканную из нити жизни. Ножницы блестели так остро и больно, что хотелось зажмуриться, но Зимобор не знал, открыты ли у него вообще глаза или закрыты, – ранящий блеск притягивал, и не смотреть на него было нельзя.

Ножницы щелкали, три Вещие Вилы склонились головами над работой, сшивая рубашку. И, наблюдая за этим, Зимобор наконец осознал, что с отцом у него нет отныне ничего общего. Отец теперь во власти вил, и к потомкам он сойдет теперь разве что частым дождичком, как пели старухи. А все, что привязывало его к земной жизни, окончено и отрезано безвозвратно.

Вот Старуха сгорбленной тенью скользнула к окну, ступила на белое полотенце и шагнула прямо туда, в свет своего созвездия. За нею последовала Мать, и луч начал меркнуть. Неслышная песнь затухала, сам воздух делался теплее и плотнее, действительность постепенно обретала привычные очертания. Звездный мир отступал, как вода, оставляя живого человека на берегу обыденности…

Легкая стройная тень Девы проплыла к окну, но задержалась и вдруг обернулась к Зимобору. По его лицу скользнул невидимый, но ощутимый взгляд, повеяло ландышем – запах был свежий, сладкий, прохладный, тревожащий и манящий.

– О чем грустишь, ясный сокол? – прозвучал прямо в ушах нежный шепот, и мягкое дуновение, как бесплотная, но теплая рука, ласково коснулось щеки. – Отец твой хорошо свой век прожил, рубаха его души вышла белая и гладкая, и в Ирии не придется ему стыдиться узлов и пятен. И не чужие его там ждут, а предки и родичи, деды и бабки, пир ему приготовили, и не простой, а свадебный. Невеста его – лебедь белая, краса ненаглядная. Нет там болезни и старости, нет тоски и печали, только юность цветущая и радость несказанная до конца времен. Очем грустишь?

– О себе, – честно ответил Зимобор.

Он не знал, произнес эти слова вслух или скорее подумал, но та сущность, что говорила с ним, читала прямо в душе. Это была сама судьба, общая для всего людского рода, но своя для каждого.

– Отец умер, своего наследника не назвал. Я – мужчина, а сестра старше и родом знатнее, ее мать – верховная жрица, а я же на святилище Макоши дружину не поведу! Не хочу над отцовской могилой с единокровными сестрой и братом воевать, а добром они не уступят.

– Хочешь – я тебя сделаю смоленским князем, – легко пообещала темнота, и парящие звездные искры задорно мигнули. Кроме этого звездного блеска, он не видел ничего, но голос был так звонок и нежен, навевал образ такой красоты и прелести, что захватывало дух и все тяжелые мысли исчезали.

– Раздора в роду не хочу и своей кровной родне вреда не пожелаю, – тихо ответил Зимобор.

Когда тебя спрашивает такой собеседник, надо очень и очень хорошо подумать, прежде чем отвечать.

– Как скажешь, так и будет, – невидимо улыбнулась звездная бездна. – С древних веков обычай ведется: о чем спор зайдет, то поединком делят. Вызови на поединок того, кто не хочет признать тебя. Если вызовется быть тебе соперником младший брат, выходи на бой без тревоги – победа будет твоя. А сестра от поединка откажется – значит, опять твоя победа.

– Нет, она упряма. – Зимобор покачал головой. – Так просто не откажется. Она потребует сиротского права[15]и выставит против меня своего человека, варяга. А это боец крепкий!

– Сиротское право? – Вила усмехнулась. – А ты на это ответишь перед всем народом: «Кривичи, если за вас выйдет сражаться варяг, кто же будет вами править?»

– А если она потребует, чтобы меня закопали по пояс в землю, и выйдет сражаться сама? Она это может!

– А тогда ты скажешь: «Кривичи, у вас много врагов, но ни один из них не позволит закопать себя в землю еще до битвы». Что она ответит на это? И что ответит тебе народ?

Зимобор улыбнулся: Дева Судьбы давала очень умные советы.

– Пока я с тобой, ничего не бойся, – шепнула звездная тьма. – Полюбился ты мне – я все для тебя сделаю, весь белый свет к твоим ногам положу. Полюбишь меня?

Теплое мягкое дуновение снова тронуло лицо, нежно коснулось губ, как поцелуй невидимой тени. На миг вспыхнуло ощущение немыслимого блаженства, разлилось по жилам, наполнило до корней волос и растворилось в крови, растаяло, как кубок драгоценного вина, вдруг вылитый в широкую реку.

Зимобор открыл глаза. Проснулся… А он спал? Сидя на лавке, привалившись спиной к беревенчатой стене? Спали три старухи – одна храпела, две посапывали. Горница снова стала такой, как всегда, на лежанке распростерлось мертвое тело князя, уже окончательно сброшенная одежда души.

Нет, он не спал. Зимобор протер лицо, взъерошил волосы. Небо за окошком побледнело, созвездие Трех Вил погасло. Близилось утро, давно уже бы кричали петухи, если бы в Смоленске сохранился хоть один.

Он не спал. Младшая из трех Вещих Вил, Дева Будущего, говорила с ним. Обещала помощь. Он хорошо помнил ее советы, но не мог сообразить, что же такое она сказала ему на прощание. Что-то такое хорошее, но… тревожное. Что-то слишком невероятное, чтобы быть правдой.

Но где-то в глубинах сохранились последние отголоски, воспоминания о мгновенном блаженстве, которое подарило ему ее прикосновение. Это было на самом деле, такого не выдумаешь.

Храпящая старуха вздрогнула, обвалилась с лавки на пол, завозилась – проснулась. Зимобор неслышно встал и скользнул за дверь, благо ее смазали, чтобы не скрипела. Никому не надо знать, что он провел возле тела последнюю земную ночь души. То, что с ним случилось, принадлежит только ему.

* * *

В последующие дни княжий двор был полон гостей: понаехали старейшины со всех подвластных земель, и княгиня принимала их весьма радушно и с почетом. Собрать, как в былые времена, всех взрослых свободных мужчин племени было уже невозможно, и прибывали только старейшины, которые будут говорить от имени своих родов – с верхнего течения Днепра, с Вопи и Вотри, с верховий Сожи (там жило немало радимических родов, плативших дань смоленскому князю), с Каспли и Осьмы. С Торопы приехали новый староста и его родичи, знавшие Кореню. Из уважения к княжьей родне им достались довольно почетные места в гриднице, но, строго говоря, знатностью они похвастаться не могли.

По вечерам в гриднице, где собиралась вся смоленская и приезжая знать, не утихали споры. Бояре и старейшины хотели что-то решить между собой еще до веча, но договориться никак не удавалось.

– Служил я князю Велебору верно, в чем дух его над нами свидетель! – говорил воевода Беривой.– Хочу и дальше роду Велеборову, роду князя Тверда и потомков его, служить. Перун и Макошь князя Велебора благословили добрыми сыновьями, и сыну его старшему Зимобору я в верной службе поклянусь. Кто обычай предков чтит и племени кривичей славы хочет – тот говори как я. Верно говорю, дружина?